ОБЛАВА НА ЛЮБОВЬ

Көру онлайн файл: 9-oblava-na-ljubov.pdf

ОБЛАВА НА ЛЮБОВЬ

рассказ

Было время так называемого  развитого социализма.

Айсултан  трудился  в родной области  собственным корреспондентом республиканской молодежной газеты. Взахлёб строчил острые, проблемные статьи и объёмистые очерки, сочинял повести и рассказы и уже даже начал пользоваться расположением у  читающей публики. В общем, горячая, молодая  пора, когда он, как сквозь каменоломню, прорубался к своему будущему. Однако оно, это будущее, пока по-прежнему, как в детстве, повито туманом: на какую высоту вознесёт его крылатая мечта и на какую вершину опустит — разве угадаешь? И вдруг судьба решила подыграть ему: пока он грезил сквозь запарку своей корреспондентской подёнщины, его  сокровенное желание, о котором втихомолку молил небеса, исполнилось не где-то, а на грешной земле… 

Айсултана пригласили на работу в Алматы. Да ещё на какую работу! Не куда-нибудь в центральный аппарат «молодежки», о чём вообще-то давно мечтал Айсултан, — и если бы его туда позвали, то и такой поворот карьеры стал бы для него огромной радостью. Не-ет. Предложили должность в редакции куда более престижной и высокопоставленной газеты  — аж в республиканской партийной!

 — …Мы уже давно наблюдаем за вашими публикациями. Вы очень способны, — по-отечески завершил беседу Жапекен. — Приходите к нам в аппарат и примите литературный отдел… Если потерпите месяца три, то и с квартирой решим.

Жапекен — это Жаппар Байтасов. Главный редактор Главной газеты, её первый руководитель. Видный журналист, член Центрального Комитета партии, известный депутат Верховного Совета. Не простой смертный — крупная фигура. 

Айсултан и прежде слышал, как некоторые его сородичи и даже сослуживцы воодушевленно нахваливали его, называли талантом. Так что, к ласкающим слух похвалам попривык. Но то было в своём кругу, теперь же в заветной, хотя и обыденной фразе, так вовремя слетевшей с уст Жапекена — вы, мол, человек очень способный — ему послышался звон литавр. В подтексте напутственных слов, замаячило, показалось из-за тумана само его долгожданное будущее. Сообразив, что и в последующие дни будет чувствовать заботливое покровительство со стороны начальника, Айсултан почувствовал себя так, словно этот большой, уважаемый всеми человек благословил его на большие дела.

Ну, а слова Жапекена «возьми в руки отдел» следует понимать однозначно: стань заведующим. Тоже начальником. Когда Айсултан услышал это, сердце едва не выпрыгнуло из костлявой груди. Потому что приход регионального корреспондента «молодежки» в аппарат такой большой газеты даже в качестве рядового сотрудника — уже победа, заметный скачок по служебной лестнице. А тут Байтасов внезапно предложил место заведующего отделом! Но Айсултан — мы тоже не лыком шиты! — ни звука тогда не проронил — испугался, что если переспросит насчёт назначения, то ещё, не приведи Аллах, посеет сомнения и редактор, чем чёрт не шутит, откажется от своих слов.

Улыбка фортуны представлялась ему теперь во всём её обворожительном многообразии многообразии:  и в том, как Жапекен покачивался в своём вальяжном чёрном кожаном кресле, и как по-особому, многозначительно восседал в нём, и как говорил, растягивая слова, будто жевательную резинку меж сверкающих золотых зубов. А самым желанным в этом счастливом ощущении невесть откуда — с небес! — свалившейся на него удачи было всё-таки мгновение, когда услыхал обещание начальства решить проблему жилья. Всего лишь обещание, но, как говорится, позови плачущее дитя ласково, по имени — оно и утешится. Кровь бросилась Айсултану в голову. Он, конечно, слышал о гипертонии, но толком не представлял, что это такое. Зато теперь ясно почувствовал, как это самое неведомое доселе давление едва не разрывает ему голову. 

Жапекен сказал: «потерпи месяца три»… Как же это здорово — видимо, и распределение квартир в его руках, а строительство очередного дома как раз и завершится через три месяца. Да разве любой на месте Айсултана, голодранца из глубинки, не возликует до небес, даже если его попросят подождать не три месяца, а три года?!

Жизнь и впрямь только началась, а ему уже благоволят и луна, и звезды: то, чего так страстно и тайно желал, вдруг стало реальностью…  «Милая жизнь, — подумал Айсултан, — как же я люблю тебя, прямо, чёрт подери, до смерти», и настроение у него поднялось ещё выше.

Да, за такое не грех поблагодарить и родную, премудрую компартию, — подумал он про себя, но от умилённого шёпота вслух всё же воздержался. 

Ну, а при мысли о Жапекене его охватила натуральная нежность, с какой истосковавшийся верблюжонок ластится к матери. Даже слёзы на глаза навернулись.

*  *  *

Итак, временно оставив семью  на родине, Айсултан, не мешкая, со всем честолюбивым провинциальным усердием приступил к работе в новой, высокой для него должности. Детей у него  двое  — сын и дочь, погодки, пришедшие в этот мир один за другим. Оба ещё малыши, едва начавшие лопотать. Ну, а жена работает  врачом. Оба ребёнка сейчас на руках у его родителей. Старший — сын, и по обычаю предков он уже давно перешёл «в собственность» отца и матери Айсултана, став «сыном деда». Но что поделаешь, Орынтай все-таки родная мать. Она тосковала за ним. Приехав как-то в аул,  не сумела сдержать своих чувств и, нежно прижав к себе сына, воскликнула: 

 — Жеребёнок ты мой! 

Заметив это, отец по-стариковски надулся, что-то недовольно пробурчал, а потом и вовсе разбушевался: 

 — Не приезжайте сюда больше! — шумел на невестку и сына и едва не выставил их из дома. Спасибо матери — только ей и удалось утихомирить старого.

Так что, если считать, будто в их семье один-единственный ребёнок, это будет  ближе к истине. Но и дочка тоже уже больше года живёт в ауле под присмотром стариков. Останется хотя бы она всецело дочерью Айсултана и Орынтай, теперь одному богу известно. Айсултан побаивается, что и малышка, привыкнув за это время к деду с бабкой, тоже перестанет признавать родных отца и мать.

Тем не менее новости о его переводе на работу в Алматы супруга обрадовалась как ребёнок. Ну какая, скажите, молодая, образованная и начитанная женщина, получившая институтский диплом, не мечтает жить в столице? 

 — Я тоже хочу поехать, — сразу объявила она, выдав своё нетерпение. Айсултан еле переубедил её: на дворе поздняя осень, холодно, да и зимняя стужа не за горами, жить негде, работы готовой для тебя тоже нет, так что, правильнее немного подождать. 

 — Потерпи три месяца. Даст Аллах — возможно, встретим Новый год в новой квартире, — бодро заключил он, стараясь развеять её тоскливое настроение.

И потянулись напряжённые, полные хлопот будни Айсултана на новом месте. На первых порах голову в гору поднять было некогда. А ведь некоторые считают, будто вместе с должностью только грязь к рукам прилипает. Белоручки! Да быть ему жертвой за этих грешников… Говорят так, видимо, потому что вечно недовольны своим положением. Разве труд на престижном месте не поднимает и самого человека? Как говорится, рядом с тобой и друзья, и недруги, так что, надо радоваться, если твоё место в почёте, —  и на самого тебя солнышко брызжет. 

Гордый своим новым положением, он пребывал в приподнятом настроении. Хоть и молод ещё, а уже заведует одним из крупных отделов уважаемой газеты. Под его приглядом как бы вся литература и культура республики. Без устали поднимая проблемы и в этой сфере, он не только командовал, но и сам писал острые, злободневные статьи. Голову переполняли идеи, в жилах клокотала энергия, а душа, бедняжка, так и летала, торопясь к неизведанным горизонтам.

Незаметно минул месяц.

Работать в редакционном аппарате большой газеты среди сильных, известных на всю республику журналистов оказалось ой как непросто. 

Однажды первый заместитель редактора Балтабай Касымбекулы на очередной «летучке» зарезал несколько материалов, подготовленных литературным отделом. Жёстко и беспощадно выговорил. Прекратите, мол, легкомысленно предаваться ветреной романтике, сокращайте пустую мечтательность и никчёмные длинные описания. Перестаньте, наконец, пичкать и себя, и читателей сладким молозивом яловой тёлки! Сказал так и даже стукнул карандашом по своему чёрному столу. Языкатая редакционная публика замерла. Но Балтекену и этого показалось мало: 

 — Чтобы впредь никакого словоблудия! — жёстко потребовал  и в завершение ещё и боднул головой.

Стук карандашом по столу означал у Балтекена строгое предупреждение. Другими словами, если история повторится, пеняйте, дескать, сами на себя.

Когда говорил Балтекен, сотрудники, даже те, кто обычно за словом в карман не лезет, действительно помалкивали, словно воды в рот набирали. Сразу видно, что связываться с ним побаиваются.

Говорят, с тех пор, как Касымбекулы стал сначала простым, а потом и первым заместителем главного, прошло немало лет. Хотя первые руководители газеты сменялись один за другим, Балтабек-ага прочно держался на своём месте. Не выше, но и не ниже. По словам знающих его коллег,  пришёл сюда ещё в пору студенчества — юнцом, у которого молоко на губах не обсохло. Начинал простым корректором, потихоньку рос, поднимался по служебной лестнице и в конце концов дослужился до нынешней высокой роли. Опытный профессионал, досконально  знающий и внешнюю специфику, и внутреннюю редакционную кухню. На мякине не проведёшь: разбирается во всех тонкостях газетного дела. И при этом сильный, крепкий руководитель, стойкий в решениях и не поддающийся никакому внешнему влиянию. Видимо, поэтому сотрудники и прозвали его за глаза «серым кардиналом». «Ну, а если вдруг попадёшь в немилость к серому кардиналу, он не успокоится, пока тебя в порошок не сотрёт, хуже инквизиции», — нашёптывали редакционные всезнайки.

И при этом коллеги  считали Айсултана человеком Жапекена, протеже главного руководителя,  о чём и судили-рядили втихомолку. Да хоть бы и так! Ведь именно Жапекен специально вызвал его из области и предложил работу. Причём не рядовым корреспондентом взял, а сразу — на руководящую должность. Глаза у всех есть, вот  самые болтливые плуты и загибали пальцы, подсчитывая, когда и в чём Айсултану оказал поддержку Главный. Сам Айсултан в душе тоже уверовал в это, поэтому ощущал себя как за каменной стеной: коли кочерга у тебя такая длинная, руки никогда не обожжёшь. Однако зря надеялся. Жапекен и слова в защиту не сказал, когда на планёрке первый заместитель чехвостил «его кадра»… Так и не вступился, будто язык проглотил. А ведь мог, мог  хотя бы сгладить: дескать, молод ещё, опыта не хватает. На худой конец  поднял бы глаза да посмотрел ободряюще в его сторону. Но и этого Айсултан не дождался. Что поделаешь, редактор наглядно продемонстрировал свою партийную принципиальность, лояльность к критике и самокритике.

Как и в каждом уважающем себя учреждении, в их редакции тоже целых  три руководителя. Третий — заместитель главного редактора Актан Сартаев, светловолосый и упитанный мужчина, весь кругленький, как колобок. Очень прилежный в работе, миролюбивый и даже кроткий, никогда не влезающий ни в какие дрязги. 

Моё дело сторона.

В первый же день, когда Айсултан приступил к своим обязанностям, Сартаев самолично, несмотря на своё достаточно высокое положение, пришёл к нему в кабинет поздравить с новым местом. Признался, что они с Айсултаном земляки, и дал понять, как рад его появлению в редакции.

И вот теперь, попав под крутой нрав и жёсткую критику Балтекена, растерянный Айсултан, надеясь на заступничество, исподволь посмотрел и на Актан-агу. И поразился. Именно в этот момент по желтоватому лицу Сартаева прошла волна смущения. Покраснел до самых кончиков ушей, словно ему на самом деле стало стыдно за Айсултана. А во взгляде застыл немой укор: «Эй, мальчишка, мотай на ус наставления начальства!»

Да-а…

Прозрев наконец  и даже освоившись в такой ситуации, Айсултан сообразил, что помощи ни от старшего, ни от младшего начальника ждать не следует. И решил на будущее соблюдать осторожность и избегать по возможности стычек с серым кардиналом. Да и как не осторожничать: если всё пойдёт нормально, через месяц-другой он должен получить квартиру. Квартира на кону! —  ему ведь тоже хочется привезти  жену, детей, обустроить угол и стать подобно другим полноправным жителем столицы.

Постарался извлечь урок из высказанных Балтекеном критических замечаний и, как говорится, намотал на ус.  Однако чёртово творческое ремесло, как оказалось, дело упрямое: невозможно всё сразу изменить и тут же выдать на гора результаты. Что ни говори, а сдержанный стиль авторитетной газеты, слово которой всегда отличалось — или считалось, что отличалось — весомостью и убедительностью, после молодёжки давался нелегко.

…Алматинская осень иногда бывает необыкновенно щедра на солнце. Именно в один из таких теплых, солнечных дней Айсултан, с ненавистью сорвав с шеи галстук и расстегнув ворот рубашки, размашисто шагал по редакционному коридору. Откуда ни возьмись, появился Балтекен. Он тоже шёл ему навстречу, выпятив грудь, как молодой самец дрофы.

 — Вы, кажется, забыли, в каком учреждении работаете! — напустился он.  — Напомню: это — орган ЦК, партийное учреждение. Чтоб больше я не видел вас без галстука!

Замечание начальства равносильно приказу — надо повиноваться. С тех пор Айсултан уже никогда не снимал галстук. Как будто и родился с этой удавкой на шее. Что бы ни случилось, пока не получит квартиру, всё должен вытерпеть.

Промчался ещё месяц.

Как-то Жапекен уехал в командировку, и макет номера Балтекен утверждал сам, в одиночку. Наибольшую часть крупных по объёму материалов предлагал газете отдел Айсултана. Ведь не зря носит он  название литературного: очерк, публицистика, стихи, рассказы, эссе — его профиль. 

К очередному выпуску Айсултан подготовил один из объёмистых, «литературно» написанных материалов, но тот до выхода в свет «слетел» с газетной полосы. Поэтому вечером Айсултан специально остался в редакции, чтобы принять участие в обсуждении итогового макета. Улучив подходящий момент, обратился к исполняющему высшие обязанности: 

 — Балтеке! — и вопросительно взглянул на начальника, подвинув к нему выпавший из номера очерк. 

 — Перестаньте без конца подсовывать мне аргынские материалы! — сердито буркнул Балтеке, отодвинув от себя незадачливую рукопись, в десяток страниц.

Растерявшись, Айсултан поначалу аж рот разинул, но быстро взял себя в руки:

 — Балтеке, это вовсе не об аргыне, это очерк о Дитюке, Герое труда! 

Уловив в его голосе нотки возмущения,  сидящие рядом коллеги выжидающе уставились на спорящих. Картина маслом!  Балтекен отбросил ручку, сжал ладонями виски и некоторое время безмолвствовал, прикрыв тяжёлые веки и погрузившись в какие-то свои размышления.

 — Эх, молодёжь, молодёжь!.. — наконец вымолвил он, всем своим видом показывая, что устал. — Зачем же на рожон лезть, если смысл не улавливаете?! Говоря «аргынские», я имел в виду не аргынов, а тот край нашей необъятной земли, где они обосновались. Оттуда, из Сарыарки, в этом номере уже идут пять материалов. А вы мне шестой подсовываете! Что, кроме Арки, нет других областей?! Вспоминайте  и о них! Мы ведь республиканская, а не региональная, газета!

Балтекен сказал это не только Айсултану, но, похоже, адресовал свои стенания большинству присутствующих.

Смутившись и покраснев, Айсултан извинился и вышел из кабинета.

 — Теперь серый  устроит тебе сладкую жизнь! — с готовностью пророчили ему те, кто стал свидетелем этого малоприятного для него разговора.

В последующие недели, ожидая, когда же Балтекен всерьёз возьмётся за него, Айсултан вёл себя смирнее овцы и покорнее ягнёнка. Настроение тоскливое. Ещё только вчера торопливо и мечтательно подгонял своё будущее, а теперь оно виделось ему неясным, а то и вовсе мрачным, словно окутанным уже не туманом, а тяжёлыми тучами. Надежда на квартиру то исчезала, то вновь брезжила, и в этом тревожном состоянии ему ничего не оставалось, как покориться воле обстоятельств и смиренно тянуть  свою лямку.

Пока же Айсултан предавался унынию, на его и без того уже замороченную голову свалилась новая напасть. От судьбы, как говорится, не убежишь — он влюбился. А виной тому стала удивительно красивая девушка Фарида…

Конечно, он не забывал, что на родине остались его богом данная половинка и двое малышей, только начавших ходить. Кроме того, неплохо помнил и о том, что является молодым коммунистом. Пусть ещё и не членом партии, но всё-таки — её кандидатом. А даст Аллах, планировал Айсултан, уже  будущей весной станет  и полноправным членом Коммунистической партии. И все дороги будут открыты перед ним. Соображал, что любить чужую девушку, даже красавицу, будучи женатым, — это, на языке его же главной партийной газеты, поступок, никак не совместимый с коммунистической нравственностью и совершенно чуждый моральному кодексу строителя коммунизма. То есть — преступление.

Тем не менее, всё это твёрдо зная и хорошо понимая, ничего не мог поделать с собой: только вспомнит о Фариде, как сразу теряет голову и тает, как воск. Ну, что ты тут скажешь!

И так пребывал в мрачном состоянии, в грустных размышлениях о том, какая же судьба ожидает его завтра, а это новое наваждение только ещё больше осложнило жизнь…

Должно быть, не зря в легенде «Кыз-Жибек» сказано: «У любви своя правда». Наверно, Айсултан любил и Орынтай — богом наречённую жену. Если бы не было любви, они бы не поженились. Во всяком случае, никто не принуждал их создавать семью. Да, это чистая правда, что между ними существует какая-то взаимная привязанность, они испытывают друг к другу нежность. Но так, чтобы как теперь… такого страстного  чувства, то полностью лишающего сил, а то и возносящего на крылах к небу, Айсултан ещё не испытывал. Он заметил, что когда думает о Фариде, даже сердце  его   бьётся  по-иному. Какая-то неодолимая энергия и неведомая сила, никогда прежде не ощущавшиеся, властно влекли его к этой девушке. Он даже ловил себя на мысли: «Похоже, только сейчас я и полюбил по-настоящему». На память пришло —  память любит подшучивать, — как подначивал приятелей один его сверстник, собрат по перу: «С годами жена становится почти родственницей, что-то вроде сестры. Поэтому искать любовь надо на стороне». Айсултан переживал сейчас нечто подобное. Орынтай — любимая мать его детишек, он её уважает, чтит, любит. Даст Аллах, они ещё попируют и насладятся радостями совместной жизни в отпущенный им срок. Ну, а Фарида… Фарида — его судьба? Нежданно найдённое им в этом суетном мире редкое утешение для мятущейся его души? И радость его,  и духовная поддержка? Или — беда? В любом случае — место у сердца у неё совсем иное…

Фарида приехала в Алматы нынешней осенью из Шымкента. Учится в аспирантуре, по специальности — экономист… Ох, и жизнь! Куда только не заводили Айсултана журналистские пути-дороги! Не скажешь, что не видел он на своём коротком ещё веку красоток — встречал, встречал и круглоликих прелестниц, и обаяшек, манящих, словно солнышко. Однако красавицу Фариду с её гордой статью, сияющую и цветущую, как луна в полнолуние, ни с кем не сравнить. Взгляд выхватывает её в толпе, как единственную идеально прямую тростинку в зарослях ивняка. Её облик притягателен сам по себе, без каких либо ухищрений с её стороны. Глоток прохладного медового кумыса в тёплую пору золотой осени! Завораживает, как нечаянный блеск великолепного алого шёлка. Тонкое лицо лучится светом, а взор, как сказал бы восточный поэт, изливает девичью стыдливость и учтивость.

Стоит Айсултану подумать о Фариде, как всё его существо наполняет какое-то возвышенное воодушевление, в голове начинает гулять ветер, а тело плавится, как свинец. Перед глазами так и колышется голубенькое платье Фариды, он видит, как ветерок играет её шелковистыми волосами… И душа, теряя покой, тревожно мечется. Внутри что-то вскипает и даже плещет через край. Достаточно одной искры — и он взорвётся. А если в следующий миг Айсултан вдруг вспомнит, что он таки молодой коммунист, работающий в авторитетной партийной газете, то и это не отрезвляет его, а вводит в ступор.

В последнее время взял за привычку сидеть, уставившись в одну точку, и предаваться глупым мечтам. Грёзы щекочут грудь, легонько покалывают сердце. Но ничем не подкреплённые, они вскоре тают, теряя свою яркость, как выгорающая на солнце восточная ткань.

 — Зря я тебя повстречала, — грустно обронила однажды Фарида.  — Наверное, теперь слёзы на моих глазах никогда не высохнут. 

Апырмай, почему она, девушка умная и понятливая, произнесла столь тяжёлые слова? — удивился про себя Айсултан, и мысли его опять разбежались по разные стороны с чувствами.

В Алматы оба считались пока ещё чужаками, поэтому людей, которые бы их знали, практически не было. Тем не менее, когда Айсултан с Фаридой бывали в театре или на концерте, им обязательно встречался хотя бы один какой-нибудь знакомый. «Твоя супруга?» — тут же следовал вопрос, ведь никто ещё не видел Орынтай. И Айсултан всегда старался поскорее прошмыгнуть мимо таких непрошенных знакомцев. 

В конце концов пришёл к выводу, что как ответственный работник партийной газеты и молодой коммунист не может вот так открыто появляться с Фаридой на людях. И они перестали посещать людные места. Вынужденные избегать излюбленных молодежных мест, времяпрепровождения в гуще развлечений и шумных сборищ, они поневоле, несмотря на возраст, почувствовали себя взрослее своих лет.  

Айсултан с Фаридой уединялись в каком-нибудь маленьком, тихом кафе или забирались в тенистый уголок парка и, прячась от чужих взглядов, внимали друг другу. Одной исполнилось двадцать три, другому — уже тридцать. Естественно, через некоторое время им начала надоедать такая сублиммация: обниматься, сидя на потайной скамейке, целоваться в тени деревьев. Души их метались в поисках другого. 

Как-то в момент сладкого беспамятства, обнимая подругу, Айсултан отважился и шёпотом предложил:

 — Давай пойдём завтра в гостиницу? 

Эту мысль он уже давно вынашивал, но всё стеснялся высказать вслух. А тут и сам не понял, как она слетела с уст. Боялся, что оскорблённая Фарида даст ему звонкую пощёчину и убежит. Слава богу, девушка согласно кивнула головой… Завтра, между прочим, суббота. Так что, впереди два выходных дня…

Не так давно их литературный отдел проводил «круглый стол», посвященный культуре гостиничного обслуживания. В обсуждении приняла участие и одна женщина-татарка из гостиницы «Алатау». Её кандидатуру предложило городское управление гостиницами, мотивируя, что в силу своего огромного опыта она, как никто другой, подходит для дискуссии по данной теме. 

Всю жизнь эта женщина обслуживала гостей в домах отдыха и санаториях, а последние годы работает в  «Алатау».  Прекрасно говорит по-казахски, остра на язык. Она действительно оказалась на редкость интересной, много повидавшей на своём веку. Айсултан вспомнил: она упомянула, что до выхода на пенсию ей осталось всего полгода.  Он сразу после круглого стола взял это знакомство на заметку: авось, пригодится в дальнейшем.

Когда же у него, наконец, вырвалось слово «гостиница», Айсултан как раз и вспомнил эту женщину. Давно мечтал найти к ней подход и выпросить номер. Надо решаться.

Наутро первым делом отправился в «Алатау». Видимо, Аллах всемогущий услышал его мольбы: недавняя знакомая как раз раннним  утречком приняла смену и дежурила на своём месте.

 — А, ты — парень из редакции! Помню-помню, мне было очень приятно, когда прочла в вашей газете свои слова и даже увидела снимок, — воскликнула она, узнав Айсултана.

Немного поболтали, потом он замялся, не зная, с чего начать разговор о главном. Апай это заметила:

 — Светик мой, ты ведь номер хочешь попросить? Понимаю… Из аула кто-то приехал, или…

 — Нужно… апай…

 — А, видать, с девушкой решил встретиться… Ладно, дело молодое. Приходите попозже, вечерком, а рано утром сама вас разбужу. 

Айсултан смущённо протянул ей синенькую «пятерку», но женщина решительно оттолкнула его руку и улыбнулась:

 — Твои пять рублей не сделают меня богаче. Лучше будьте поосторожнее. Смотрите, чтобы вас не застали.

Вечером Айсултан с Фаридой приехали в гостиницу. Апай сдержала слово и проводила их в светлый, просторный номер. Айсултан предусмотрительно захватил с собою вино, сок и зелень. Спустившись на пятый этаж, прикупил ещё и пакет закусок. Еды теперь за глаза.

Но апай, заметив Айсултана в коридоре строго предупредила:

 — Нечего тут мельтешить, не выходите больше!

После этого он, как суслик, больше не высовывался наружу. 

Наконец они одни. Вдвоём! В углу — телевизор, в распоряжении удобная кровать. Хочешь ополоснуться — ванная, манящая сверкающей чистотой. Конечно, Айсултан и прежде бывал в гостиницах, однако впечатление от номера, в котором оказался наедине с любимой девушкой, было особенным. Наверное, Айсултан и на него, как и на Фариду, смотрел другими глазами. И отделан-то он иначе, и наряднее как-то, и светлее, чем номера, в которых ему доводилось коротать ночи в командировках. Можно не бояться чужих взглядов и пересудов. Никто не мешает — одно удовольствие и полная свобода. Подобное казалось ему неосуществимой мечтой, но, слава Аллаху, мечты, оказывается, иногда сбываются. 

 Соскучившись по такому счастливому одиночеству вдвоём, они долго сидели за бокалом вина и задумчивым разговором, не сводя друг с друга глаз. Но чему быть, тому не миновать — не за разговорами же они сюда приехали. Не миновать — двое влюблённых в конце концов совершенно забыли и о жизни за пределами приютившего их гостиничного номера, и обо всём бескрайнем мире. Парили в забытье и друг в друге.

Это была самая удивительная ночь в жизни Айсултана, и не потому, что он давно монашествовал. Нет. Такого с ним ещё никогда не случалось: он пребывал на вершине самонадеянного  мужского блаженства. Настроение — лучше не бывает, душа обзавелась крылами, улыбка не слезает с лица, сердце поёт, глаза опять засветились живым огнём. Айсултан никогда не чувствовал себя таким счастливым. 

*  *  *

Кажется, только что, разомлев, наконец уснул, но дребезжанье телефонного звонка  медленно вынуло его из сладкой дрёмы. Оказалось, четыре часа утра. Звонила приютившая их знакомая апай. У неё голос странно  испуганный.

 — Милые, быстро вставайте… Облава! — 

И бросила трубку.

 — Что случилось? — спросила спросонья Фарида.

 — Говорит, облава.

Оба моментально вскочили, стали торопливо одеваться. Фарида, перекинув через руку одежду, юркнула в ванную. Айсултан включил свет и распахнул балконную дверь. 

Когда спешно заправлял постель, в номер постучали. Даже не постучали, а заколотили кулаком, едва не выламывая хлипкую деревянную дверь.

 — Откройте! Оперуполномоченные госбезопасности! — раздалось с той стороны.

 — О боже, КГБ!..

В одно мгновенье Айсултан покрылся холодной испариной. Его охватило жуткое смятение: ни дать, ни взять — воробышек, попавший в сеть. Ноги предательски подкашивались, руки тряслись. Еле доковылял до двери и, звеня непослушным ключом, открыл.

Перед ним три угрюмых парня. Кивнув головами, поздоровались, один за другим показали свои удостоверения. Все — старшие лейтенанты… Прочёл фамилии: один русский — Бондарин, второй — казах Темиргалиев, третий — кореец Ким. Интернационал.  Попятившись, Айсултан пропустил их в номер. Из ванной выскользнула Фарида, уже успевшая привести в порядок волосы. Увидев незнакомых людей, побледнела как полотно, губы её задрожали.

 — Ваши паспорта…

Айсултан вытащил паспорт из висевшего на спинке стула пиджака, Фарида — из сумочки, которую уже держала в руках. Молча протянули документы.

Пока двое листали и изучали их, третий, русский, тщательно осмотрел номер, вышел на балкон и вернулся в комнату. На улице ещё совсем темно.

 — У вас обоих городская прописка… Как же вы оказались в гостинице? 

Айсултан попытался ответить, но Бондарин перебил его:

 — Знаем-знаем… не стоит оправдываться. Вы, гражданин, пришли в общественное заведение, чтобы порезвиться с девушкой. И не стыдно?!

 — Мы любим друг друга! — в замешательстве выпалил Айсултан.

 — Вы ведь женатый человек… Может, завлекли сюда девушку обманом и совершили насилие?

 — Нет-нет, миленькие, я пришла по своей воле! — всполошилась Фарида.

 — Ребята, я и вправду очень сильно люблю её! — повторил Айсултан.

 — Красивых женщин все любят, — усмехнулся кореец, сузив и без того узкие глаза.

 — У нас взаимное чувство, мы действительно любим друг друга… Девушка пришла сюда по своей воле. Так какое же противозаконное деяние мы совершили? Виноваты в том, что любим друг друга?! — кипятился Айсултан, призывая их к чести или хотя бы к круговой мужской поруке.

 — Об этом позже узнаете! — с явной издёвкой ответил ему Темиргалиев.

Бондарин подал знак, и Ким, открыв дипломат, вытащил бумагу и ручку.

  — Вот так, гражданин… Придется заполнить протокол.

Когда кореец, разложив перед собой паспорта, принялся писать, Фарида, вцепившись в его руку, расплакалась.

 — Миленькие, пожалуйста, не причиняйте ему вреда… Я очень его люблю. И здесь я по своей воле. Простите… на первый раз! — взмолилась, заливаясь слезами.

Айсултан, не зная, что предпринять, как подкошенный, опустился на кровать. Весь взмок от пота. Спустя мгновенье, всё ещё надеясь на сочувствие и понимание, заговорил:

 — Ребята, мы с вами примерно одного возраста. У каждого могут быть ошибки, ведь это жизнь. Простили бы действительно на первый раз, не заполняли протокол, а? У меня в кармане триста рублей — разделите между собой в благодарность за вашу человечность! — и по очереди посмотрел на каждого из троих.

Темиргалиев состроил недовольную мину — как, видите ли, неприятно поражён этими словами —  и, усмехнувшись, посмотрел на заполняющего бумаги корейца. Кореец, опять прищурившись, перекинул взгляд на русского. Ну, а Бондарин, молодой мужчина с холёными тонкими усами и мутноватыми голубыми глазами, вытер уголком носового платка губы и, насупившись, изрёк:

— Не болтайте лишнего — если и это попадёт в протокол, вам же хуже будет!

Что они ещё могли сделать? Нагрянувших с проверкой сотрудников КГБ не тронули ни мольбы, ни слёзы. Не дрогнув, незваные гости тщательно опросили обоих, не спеша заполнили протокол, а затем, в подтверждение, взяли ещё и их подписи. Наконец,  вежливо откланялись, будто ничего не произошло, и гуськом вышли из номера.

Когда они удалились, Фарида, закрыв лицо руками, разрыдалась уже в голос.

*  *  *

После этого позорного инцидента Айсултан долго и потерянно бродил, как рыба, побитая ледоходом. Проводив девушку домой, он, словно заведённый, сновал взад-вперед по терренкуру. Один раз даже поднялся по ущелью вплоть до Айнабулака. Но и терренкур, где свежо и гуляет  ветер, не смог остудить встревоженного сердца — внутри всё горело. Чувствовал своё полное бессилие, и от этого становилось ещё хуже. Здесь, в Алматы, у Айсултана ни одного близкого человека, кому он мог бы поверить тайну души, — только Фарида. Сегодня он ещё раз убедился в этом. Обливаясь слезами, она накануне сказала, что готова на всё. Её признание прозвучало как клятва. Айсултан понял: Фарида поддержит любое его слово, готова пожертвовать собой ради него. Это она настояла на том, чтобы в протокол занесли: Айсултан не затащил её обманом в гостиницу и не совершал никакого насилия, она пришла туда по своей воле, поскольку любит его. 

 — Мы лишь проверяющие, а какой из всего этого последует вывод — решать начальству, — пояснил один из троих. 

Похоже, они не очень-то доверяют друг другу, во всяком случае деньги не взяли, оставив предложение Айсултана без ответа. А ведь накопленные им триста рублей — сумма немалая, больше, чем его двухмесячная зарплата. Правда, и дополнительный грех, обвинив его в даче взятки, навешивать не стали. Как же расценить их молчание? Выходит, никто из троих вроде и не осадил его? Только взглядами перекинулись, будто подстерегали друг друга. Видимо, именно по этой причине в дежурную группу включают представителей разных национальностей. Надо же, какая хитроумная политика! КГБ на то и есть КГБ!.. 

Вообще-то о том, что в гостиницах время от времени устраивают облавы, Айсултан и раньше слышал. По сути — заурядная проверка. Устроители облавы приезжают в гостиницу внезапно, без предупреждения, перекрывают  входы-выходы и ставят на них караульные наряды. Потом по этажам отправляют проверяющих. Ночь на дворе или день, не имеет значения. Патруль обходит номера, требует открыть каждый и всё досконально осматривает. Разыскивают незаконных постояльцев, поселившихся с помощью взятки дежурному, тех, у кого нет документов, но самое главное —  украдкой «гостящие» парочки. Облавы периодически проводит и городское управление гостиницами, а иногда — милиция. Ну,  а раз в квартал — само их величество КГБ. Как слышал Айсултан, эта — самая опасная по последствиям. К несчастью, они как раз и попались в сети облавы КГБ! Вот уж не повезло!

Не зная теперь, что и предпринять, Айсултан метался по терренкуру, точно верблюд в пору мартовского гона. Земля уходила из-под ног, он понимал, что попал под прицел, и панически искал выход. Но чувствовал свою полную беспомощность, словно барахтался теперь в другой ловушке — между жизнью и смертью. Как бы там ни было, должен что-то придумать, дабы выбраться из этой позорной переделки. Иначе… Иначе выгонят из партии, уволят с работы… И — прощай тогда, квартира. Все его устремления обратятся в прах, и на будущем можно поставить крест. Маячила безрадостная, но весьма реальная перспектива в одно мгновенье лишиться всего и стать безродным бродягой.

О, если бы ему удалось выйти сухим из этого испытания, он бы показал потом…

Снуя туда-сюда по терренкуру и мучительно размышляя, Айсултан нашёл, наконец, выход: завтра с утра пораньше пойдёт в городское управление КГБ, зайдет к начальнику этой троицы, всё как на духу расскажет и попросит о снисхождении. Шкуру тот с него не снимет — что случилось, то случилось, назад ничего не вернёшь. Либо головы лишится, либо пожурят да простят. Если начальник не отнесётся  с пониманием, он смирится с судьбой и возвратится к себе в область. Понятно, что после такой скандальной истории его на прежнее место  уже не примут. Исключённый из партии, человек с «неустойчивым моральным обликом» даже учительствовать не достоин.  Ну, что ж, поедем в аул и станем пастухом — другого будущего Айсултан для себя пока не видел. Присматривай за овцами да попивай айран. И пиши себе без всяких заданий… Пусть у него отнимут всё, но данный богом талант, перо в руке отнять не смогут. Спасибо и на том!

Поразмыслив, Айсултан твёрдо остановился на своём решении. 

*  *  *

За всю ночь ни разу не сомкнул глаз. Лишь под утро, впав в забытьё, задремал, но тут же в страхе проснулся. После этого уже не стал валяться в постели, принял холодный душ, выгладил одежду и стал готовиться к встрече.

Наверно, войти в городское управление КГБ большинству людей не так-то просто, но корреспонденту главной газеты республики препятствовать не стали. Дежурный лишь позвонил своему руководству и тут же пропустил его.

Начальник оказался хмурым смуглолицым казахом с толстыми губами по фамилии Айткулов, на вид ему далеко за сорок. Не дожидаясь вопросов, Айсултан, расположившись на стуле напротив, коротко рассказал о случившемся. Пока говорил, начальник молча сидел, выпучив на него глаза. Не перебивал, но едва Айсултан умолк, изумления своего скрывать не стал:

 — Я вас принял как корреспондента партийной газеты, а вы тут… — не закончив фразы, он прищёлкнул от  удивления языком и покачал головой.

 — Агай, видите, и корреспондент порой ошибается, совершает необдуманные поступки, — на одном дыхании произнёс заранее заготовленный спич Айсултан. И как по сценарию, опустил взгляд. — Виноват, простите на первый раз. Больше такое не повторится…

Втянув шею в плечи, Айткулов погрузился в невесёлые размышления. Потом позвонил куда-то и приказал принести вчерашний протокол. Оказалось, всего пара страниц. Тщательно с ними ознакомился. Завершив чтение, закрыл папку, отодвинул на край стола  и снова погрузился в раздумья,  не произнеся ни звука. Чётров сфинкс! Айсултан сидел ни жив, ни мёртв. Глаза предательски бегали, поэтому он предусмотрительно и сверлил ими пол.

 — Вы же работаете в органе ЦК! — произнёс через некоторое время сфинкс, откинувшись на спинку стула.

 — Так и есть, агай.

 — Ещё и семейный!

 — Да, агай…

 — Если это так, то чего же вы гуляете на стороне?

 — Мы любим друг друга!

 — Возможно, и любите, но к чему было устраивать притон в гостинице, позоря государственное заведение?

 — Мы не устраивали притон. Вели себя вполне прилично.

 — Светик мой, место, куда идут развратничать, и называется притоном. А гостиница — государственное заведение, усвойте это!

 — А куда же нам идти, агай? Считаете, что лучше прятаться где-нибудь под забором?

Айткулов невольно прыснул. Этот смешок приободрил Айсултана, как будто сбросил половину груза, давившего ему грудь. Надо же — какой пристрастный допрос ведёт… Или таков служебный порядок?.. 

Как бы там ни было, Айсултан неожиданно осмелел:

 — Некуда было идти, вот и решили отдохнуть по-людски в гостинице…

 — Деньги дежурной давали?

 — Предлагал, но она не взяла.

 — Лжёте…

 — Это правда, агай!

 — Дежурная, конечно, будет уволена по статье… возможно, и дело возбудят…

 — Да что вы, ей ведь до пенсии всего полгода!..

 — Это нас не касается.

 — Может, простите на первый раз и меня, и эту женщину?

 — Какое вам дело до неё? Спасайте прежде всего собственную голову…

 — Будь по-вашему.

 — Вы совершили поступок, который не к лицу коммунисту. Понимаете это?

 — Ещё как понимаю… Но я пока не коммунист.

 — Кто же тогда?

 — Я кандидат. Когда стану полноправным членом партии, дисциплины не нарушу. Налево ходить не буду. Даю вам слово! — уже горячился Айсултан.

Начальник опять прыснул. Айсултан снова уловил в его усмешке искорку своей надежды и, решив во что бы то ни стало добиться желаемого, униженно взмолился:

— Агай, простите меня, пожалуйста! На первый раз! Не губите моё будущее! Я стою в очереди на квартиру… Мечтаю стать хорошим писателем… Поверьте мне. Всё это теперь висит на волоске. Моя судьба — в ваших руках.

Айткулов вновь задумался. 

«Я считал, что в этом учреждении все словно в футлярах — до сердца не достучишься, но и здесь, оказывается, работают люди, способные на сочувствие», — пришла Айсултану в голову мысль. Озвучить? Ему оставалось только надеяться, что его беда вызовет понимание и участие.

 — Браток, понимаю твоё положение, — заговорил, наконец, начальник, сделав вид, что сочувствует ему. — Но делу дан ход, оно попало в ЭВМ. Теперь уже нет возможности закрыть его или приостановить. Это не в моих силах. Однако…

— Что бы ни сказали, я на всё готов! — Айсултан аж вскочил с места, прижав ладони к груди.

 — Садитесь… Моя помощь будет заключаться в следующем… В каждом учреждении есть три руководителя. Наверное, и у вас так. Одному из них я должен направить письмо с просьбой принять административные меры. Кому из трёх начальников адресовать его, решайте сами. Обдумайте!..

Слова Айткулова показались Айсултану проблеском света в конце тоннеля. Он задумался. В течение этих двух минут события последних двух месяцев лихорадочными кинокадрами прокрутились в его голове. Кому из трёх руководителей правильнее отправить письмо? Нужно принять безошибочное решение. В чьи руки попадет «телега», от того и будет зависеть его дальнейшая судьба.

Конечно же, в первую очередь Айсултан подумал о Жапекене, главном редакторе. Всем известно — это именно тот руководитель, который специально пригласил его из провинции и предложил работу. За прошедшее время Айсултан и сам неплохо изучил этого человека, к тому же вспомнил кое-что из пересудов коллег, всё это рассортировал и взвесил.

Самое главное, Жапекен по духу — натуральный коммунист, с чем никто спорить не станет. Это качество сильно отличает его от других, оно прямо за версту ощущается — и по строгости в выборе одежды, и по походке, и по манере говорить. Такие люди, безоглядно преданные какой-либо идее, подобны голому клинку: могут, не задумываясь, перерубить всё, что попадётся под горячую руку.

Айсултан представил, как Жапекен будет читать роковое письмо. Прочтёт, брезгливо отодвинет и, недолго думая, отбросив назад тронутые сединой волосы, тотчас соберёт редколлегию. Потом, захватив какую-нибудь скрепку, начнёт тихонько постукивать ею по столу. Он всегда так делает, когда говорит что-нибудь, на его взгляд, очень важное, в особенности, если делится серьёзными мыслями и новыми идеями, которые могут принести пользу партии… Постукивая по столу зажатой между пальцами скрепкой, он сначала какое-то время молча посидит с суровым видом, зорко оглядывая присутствующих. Потом начнет цедить слова сквозь зубы.

 — Уважаемые коллеги, я совершил проступок в отношении кадровой политики партии. Оказал молодому журналисту великое доверие, пригласив его в наш коллектив из области. Но я ошибся, товарищи! Этот человек совершил неподобающий, чуждый партийной морали поступок и тем самым опозорил меня… И не только меня, он осрамил и вас — коллег, вместе с которыми работает…

Конечно, Жапекен сделает из случившегося показательный урок. Чтоб и другим не повадно было. Коли виноват, всегда нужно быть готовым нести ответственность. Даже себя самокритично пожурит. Наглядный воспитательный процесс.  В результате которого Айсултан наверняка окажется за порогом редакции.

Представив эту картину, Айсултан пришел к заключению, что не следует в столь щекотливом деле доверяться Жапекену, хотя тот и взял его на работу.

Второй, кто пришёл на память, — это, естественно, его земляк, светловолосый и кругленький, как колобок, Актан Сартаев. У него ровный, покладистый характер, напоминающий тихую озёрную гладь, заросшую тростником и кугой. Сартаев из одних с Айсултаном краёв, почти что родич. В триумвирате руководителей, возглавляющих коллектив редакции, он самый молодой. 

Айсултан вспомнил, как  Актан-ага по-братски пригласил его домой в первые дни службы на новом месте. В беседе за щедрым столом проявил явное родственное покровительство. Наставлял Айсултана, говорил о его долге достойно продолжать традиции прежних заведующих литературным отделом — маститых профессионалов. А потом открыл небольшой секрет: все бывшие руководители отдела поднялись ещё выше, так что, доставшаяся ему должность, оказывается, весьма перспективное место. Актан-ага напомнил, что сесть в кресло — работа, а вот с достоинством держаться в нём — искусство. 

В литературный отдел захаживают многие знаменитости, от Габита Мусрепова и Габидена Мустафина до Хамита Ергалиева и Сырбая Мауленова. И, естественно, заводят интересные беседы — такие, что заслушаешься. Причём тянутся в редакцию не от нечего делать, а потому что считают газету средоточием духовной жизни, интеллектуальным центром. Конечно, и труд журналистов оценивают: бывает, нахваливают, а бывает, и нещадно критикуют.

 — Равняйся на них, старайся сохранять справедливость, будь на высоте, — вдохновенно читал ему проповедь Актан-ага. Затем разложил по полочкам, как Айсултану следует вести себя, влившись в непростой коллектив.  Как и с кем позволительно говорить, с кем можно сблизиться, а от кого лучше держаться подальше. Кроме того, Сартаев предупредил: чтобы быть замеченным, необходимо в каждый номер сдавать один хороший материал и систематически, хотя бы раз в месяц, в обязательном порядке выдавать целую полосу. 

Мгновенно припомнив всё это, Айсултан задался вопросом: «Всё это так, однако что сделает мой ага-покровитель в этой ситуации?» Открыв конверт и прочитав письмо, Актан-ага наверняка сразу вызовет Айсултана к себе в кабинет. Когда Айсултан войдет, ага тут же вскочит и пойдёт навстречу. Лицо у него будет тёплым, но явно огорчённым. «Айналайн, братишка, как же так… как тебя угораздило, а? — скажет, с сожалением покачав головой. — Вон, бумага на тебя пришла… — и укажет пальцем на распростёртое на столе письмо. — Специально пригласил тебя, чтобы ты узнал об этом раньше других. Письмо из КГБ! А с КГБ шутки плохи, сам знаешь. Тебе вменяют большой грех. Дают строгое указание разобрать твой случай. Я обязан выполнить… Теперь твоё дело должен вынести на обсуждение коллектива — пусть он и решает. Позвал тебя, чтобы заранее предупредить», — осторожным шёпотом закончит он. Ласково и учтиво попросит простить за вынужденные меры. Против лома, мол, нет приёма. Таким вот образом и отделается и от угрызений совести, да, в общем-то, и от обременительного «родича».

Да-а…

Сартаев ещё молод, всё у него впереди: мечтает взлететь ещё выше. Потому и осторожничает, да и по натуре, видимо, скользкий. Показав Айсултану письмо раньше всех, Актан-ага будет уверен, что уже исполнил свой  земляческий долг. Ну, а если вынесут случившееся на обсуждение коллектива — пиши пропало. Кто проявит к Айсултану сочувствие?  Да никто. Выскочка, мол. Так ему и надо. Да ещё и жена обо всём узнает — крик, шум, развод и раздрай… 

Чем так осрамиться перед родными, лучше самому написать заявление об уходе, скрыв постыдную историю. «Однако просто так заявление вряд ли подпишут — помурыжат, помучают, пока из партии не выгонят!» — сообразил Айсултан.

Итак, ситуация с двумя начальниками, теми, кто симпатизирует ему, вполне ясна. В запасе лишь серый кардинал…

Сам Айсултан тому свидетелем не был, но слышал, что Балтекен, то есть первый заместитель редактора Балтабай Касымбекулы, оказывается, недурно поёт, подыгрывая себе на домбре. Говорят, этим летом — тогда Айсултан ещё не работал в газете — редакционные заводилы организовали выезд коллектива в горы. Хотя Балтекен даже не прикоснулся к водке, но и он на лоне природы как-то повеселел, прямо-таки изливался песнями и кюями. Настолько, говорят, разошёлся, что даже затянул «Аккум»[1] — а эту считающуюся — народной песню любят все, но петь могут единицы. Ещё ходят слухи, будто однажды сверху поступил звонок о внеочередном выделении квартиры одному сотруднику со связями. Все взяли под козырёк, но Балтекен вмешался и восстановил справедливость: заставил дать квартиру очереднику,  простому корректору. Эти рассказы сразу пришли на память. Вспомнил, сидя перед гэбешником, и о пророчествах старших коллег, что серый кардинал его со свету сживёт, — они тоже оказались пустой болтовнёй. 

Сколько ни дрожал Айсултан, но кары Балтекена так и не пали на его незадачливую голову.  Это чистая правда, за которую он сам может поручиться. Не такой уж он серый, этот кардинал. Всё. Перебирать больше некого. И Айсултан принял твёрдое решение и, готовясь объявить его, пригладил ладонью встопорщившиеся от напряжения волосы.

 — Ну, как, обдумал? — поинтересовался Айткулов и, выпрямившись, встал с места.

Его движение как бы означало: «Эй, парень, некогда мне рассиживаться тут с тобой, выкладывай своё решение и вали». Айсултан тоже встал, наклонившись вперёд, словно был на привязи.

 — Отправьте первому заместителю… Его зовут Балтабай Касымбекулы. Это второй руководитель газеты…

Айткулов, уткнувшись в ежедневник, что-то писал. Ещё раз спрашивать не стал. Обычно большие начальники слушают речи подчиненных вполуха, а потом переспрашивают. Айткулов же, склонившись, продолжал писать. Может, что-то совсем другое записывает?

 — Второй руководитель…

 — Я слышал, милый, не глухой…. — проворчал Айткулов, но беззлобно. — Оставь свой номер телефона. Прежде чем отправить письмо, мы тебе позвоним.

 — Когда?

 — На этой неделе… Звонок ожидай с утра!

Айсултан входил в печально известное управление с опаской, словно путник, заметивший на дороге льва, а вышел в приподнятом настроении. До разговора с Айткуловым бедная душа его, лишённая покоя, будто на сковороде жарилась, а теперь почувствовал облегчение.  Мысли повеселели, и он облегченно выдохнул, точно выбрался из пропасти.

*  *  *

Всю неделю провёл, как на иголках, не зная, куда себя деть. Голова вновь прямо вспухла от дум. Ходил хмурый, напрочь лишился сна. И  всё   из-за обещанного звонка Айткулова, из-за письма, которое должно прийти из КГБ. Ожидание изматывало. Хотя служба начиналась в девять, бедолага просыпался чуть свет и вскоре уже остолбенело сидел на своём рабочем месте. Все его мольбы и надежды обращены к стоящему перед ним чёрному телефонному аппарату. Он уже заискивал перед ним в томительном ожидании звонка. Сфинкс же словно испытывал его нервы — тишина, никаких известий. 

Развязка затягивалась,  Айсултан снова впал в смятение — улыбнувшееся ему солнце опять заслонила сумрачная тень. 

Работа, естественно, пошла прахом, сдачу материалов в номер и изучение читательской почты он поручил двум своим подчинённым, а сам шатался, бездельничая. Так что, вся эта неделя, которую он, по сути, провёл, глядя в одну точку, была совершенно пустой. Айсултан чувствовал себя никому не нужным, одиноким, как молодой конь, которого только что отделили от родного косяка. «Мальчишка, — думал он в сердцах, — ты гоняешься за несбыточной мечтой, удача изменила тебе». 

Мыс­ли роились, он не мог ни на чём сосредоточиться. Пугало теперь и другое — что он будет делать, если выбранный им второй руководитель даже слушать его не захочет? Тогда и мечта, лелеемая как хрупкий цветок, и всё, чего он так жаждал, останутся лишь сладким сном. Только вклинился в стремительную скачку жизни, только набрал скорость — и вот  всё кувырком. Но что он может сделать?.. Нет ничего хуже беспомощного ожидания, когда, будто в насмешку, ключи от твоей судьбы находятся в руках  у другого. Герой, затеявший непосильное дело, видно, лишается в итоге даже способности мечтать… «Что должно было случиться, то и случилось хоть бы теперь бы лишь поскорее приняли бы решение», — смирился он в душе.

Однако томительно ожидаемый телефонный звонок всё же раздался. В  пятницу, завершив длинную, беспокойную неделю.

…Придя, как обычно, ранним утром, Айсултан напряжённо ждал. Когда же телефон, наконец  зазвенел Айсултан со страху посмотрел сначала на часы. Оказалось, половина девятого. Он! В такое время нормальный человек в редакцию не позвонит. Осторожно, как нечто чрезвычайно опасное, снял дрожащей рукой телефонную трубку.

Так и есть! — из небезызвестного управления. Но не Айткулов, а какой-то незнакомец с грубым голосом. Поздоровался, спросил имя и фамилию, потом прогремел, что в половине десятого Балтабаю Касымбекулы будет доставлено письмо. И бросил трубку.

Айсултан вскочил, пулей кинулся в кабинет Балтекена. Секретарша копошилась у окна, поливая цветы. Шеф ещё не пришёл.

 — Ты чего так исхудал, аж глаза запали? — участливо спросила апай, увидев возникшего на пороге Айсултана. — И бледный такой, да что с тобой?

Но сейчас ему было не до того, чтобы по-человечески ответить на её участливые расспросы.

 — Апай, в половине десятого Балтекену принесут важное письмо. До этого никого к нему не пускайте! — попросил он.

Видимо, голос вышел жестковатым, потому как апай, оставив цветы, пристально посмотрела на него.

 — Всё спокойно, милый?

 — Этого покоя я и жду, апай… Никого не пускайте!

 — Хорошо, душа моя… Не пустим!

Тем не менее, Айсултан старался и сам не выпускать кабинет первого зама из поля зрения. Издали карауля дверь в его приёмную, он как часовой, в тревоге прохаживался взад-вперед по коридору. Вскоре группами стали подтягиваться коллеги. С кем-то он здоровался, других избегал, отвернувшись к окну и вперив взгляд на улицу.

 Около девяти все разбрелись по кабинетам, и в тишине послышались чьи-то размеренные шаги. Тяжело ступая, показался сам Балтекен. Важный, как петух, не спеша вошёл в свой кабинет. Как правило, когда он появлялся, к нему тут же, с утра пораньше, заходили два сотрудника и докладывали редакционные новости. Вот и сегодня эта сводная парочка по обыкновению юркнула в приёмную вслед за Балтекеном. Похоже, апай окатила их водой, которой поливала цветы, во всяком случае, они тотчас же выскочили назад, понуро свесив головы. Через секунду Айсултан сам поспешил к дверям приёмной. И  словно заступил в армейский караул.

Когда-то, в армии, ему доводилось стоять в караулах, вот и теперь проклятое время как будто остановилось. Каждая минута, казалось, растянулась в час… Айсултан вконец измучился, словно балансировал на острие копья.

Наконец посыльный пришёл…

Надо же, какая пунктуальность! Когда осталось ровно две минуты до половины десятого, появился незнакомый, подтянутый парень  в штатском и поинтересовался:

 — Где сидит Касымбекулы?

 — За этой дверью.

Разрешения не спросил, сразу вошёл в кабинет Балтекена. Через минуту, а может, и раньше, вышел и удалился. 

Айсултан мысленно прикинул: сейчас Балтекен откроет письмо, прочтёт  — на это хватит и пяти минут. Правильнее войти именно в этот момент, не дав начальству времени на размышления.

Так и сделал. Подождал пять минут, отслеживая по часам, тихонько открыл дверь и проскользнул внутрь. Секретарша сделала вид, что ничего не заметила.

Рабочий стол Балтекена всегда чист, будто вылизан. При чьём-нибудь появлении он немедленно убирает в ящик не только документы, но даже газету, которую читал. На этот раз иначе — принесённое посыльным письмо распечатано, по всей видимости, прочитано и лежит на краю стола.

Айсултан кивком поздоровался и быстро сел на один из стульев. Тут же, без паузы, принялся рассказывать о цели своего визита:

 — Балтеке! — голос хриплый и дрожащий. — Балтеке, у меня была возможность попросить направить это письмо Байтасову или Сартаеву. Но я, поразмыслив, рискнул сказать, чтобы передали вам…

Это были слова, которые Айсултан репетировал всю неделю и выучил наизусть. Потом перешёл к следующей заготовке:

 — Балтеке, и вы ведь были молоды. Ваш непутёвый братишка совершил ошибку и попал на крючок. Вот моя голова — можете снести её, а если простите, до самой смерти буду у вас в долгу. Вся моя дальнейшая судьба в ваших руках! — и он выжидающе опустил глаза.

Балтекен, постукивая пальцами по столу, вперил взгляд, но не в него, а в сторону двери. Как будто и не слышал фраз, которые его молодой посетитель подбирал всю неделю. А если и слышал, выходит, пропустил мимо своих торчком торчащих ушей. 

Сердце Айсултана ёкнуло. Другой в подобной ситуации мог бы вообще свалиться со стула, сражённый сердечным приступом. Он же, бедолага, попав в скверное положение и ожидая нагоняя, лишь затаился, втянув голову в плечи.

Прошло немного времени, и Балтекен тяжело вздохнул, затем мощно откинулся на спинку кресла. 

 — Хоть и не говорил тебе, даже виду не подавал, но в душе я всегда надеялся, что у тебя большое будущее, — сказал он неожиданно мягким голосом. — А ты ведь, милый мой, не оправдал моих надежд. Где же была твоя голова?! Разве можно наступать босою ногой на огонь?! 

Айсултан ждал чего угодно — бурного начальственного гнева, жёсткой отповеди, ругани, крика… Но уж точно не предполагал, что услышит подобные тёплые слова.

Балтекен помолчал, потом указал кивком на письмо, лежащее на краю стола, и продолжил:

 — Беда в том, что вслед за этим спрос будет…  Я, правда,  человек бывалый и не из таких переплётов выпутывался. Придумаем что-нибудь, закроем проблему. Однако пусть это  станет тебе уроком на всю оставшуюся жизнь…

Пошатываясь, Айсултан встал. «Надо бы поблагодарить, прежде чем уйти», — мелькнула мысль, и он остановился. Балтекен вопросительно приподнял бровь: мол, чего торчишь?

 — Тысячу и одно спасибо вам, Балтеке! Но, чтобы у вашего братишки сердце встало на место, может, порвёте на моих глазах эту проклятую бумажку? — Айсултан указал рукой на сереющее на краю полированного чёрного стола письмо, в котором заключались все его несчастья.

Балтекен неодобрительно взглянул на него. Поправил галстук, чуть тряхнул седеющей головой и снова откинулся на спинку кресла. Потом посмотрел на письмо, нахмурился, перевёл взгляд на Айсултана и тихо произнёс:

 — Это же письмо из КГБ!

Сказать-то сказал, однако потянулся за ним, сложил вместе с конвертом пополам, порвал и выбросил в корзину. Затем вытащил из кармана белый батистовый носовой платок и тщательно вытер руки.

 — Работай! — твёрдо кивнул ему на дверь.

Айсултан вышел из кабинета Балтекена с блестящими глазами. В коридоре ему повстречался Жапекен, его главный начальник.

  — Ну, как дела? — спросил, протягивая Айсултану краешек ладони.

 — Хорошо, Жапеке…

 — Квартира будет. Не беспокойся, квартиру выделим. 

 И, важно ступая, прошёл дальше. Сердце Айсултана растаяло, как масло в медном казане, и он приостановился, моля Аллаха о здоровье Жапекена.

Когда же, отжелав мысленно всяческого здравия своему главному начальнику, Айсултан зашагал дальше, на другом конце коридора показался младший руководитель, который весело катился навстречу, словно насосавшийся материнского молока ягнёнок.

 — Эй, браток! — крикнул издалека Актан-ага. — Ты уже целую неделю ничего не сдаёшь в номер. Смотри, парень, как бы тебе не попасть мне на заметку и не прослыть бездельником!

Айсултан несколько раз повертел головой, точно лошадь, отмахивающаяся от мух, тем самым давая понять, что полностью принимает справедливую укоризну Актан-ага. А про себя опять возносёс хвалы создателю: прекрасно, что у него такие разные старшие товарищи.

***

С Фаридой он больше не встречался.

С апой из гостиницы «Алатау» тоже в запарке не созвонился, чтобы узнать, как там её дела.

Его же дела пошли резко в гору, хотя Балтекен-ага Айсултана теперь почти не замечал.

Вспоминая о случившемся, Айсултан иногда думает, что его собственная облава на любовь оказалась ещё успешнее, чем чужая.

И почему-то чаще всего вспоминает об этом после девяносто первого, когда ему, и не только ему одному  пришлось начинать жизнь сызнова.

Перевод Георгия Пряхина