ЗАДАШ и БАЛГАНЫМ

ЗАДАШ и БАЛГАНЫМ

Это был расцвет эпохи перестройки. Один из руководителей передового совхоза, главный зоотехник Зайрулла, прозванный в молодости «Задаш», в том году, когда началась перестройка, вышел на пенсию. 

Такого отдыха и врагу не пожелаешь. Оказалось, что Задаш еще не всё в жизни повидал. Впереди его ждали суматошные времена. 

Такой был цельный, прекрасный мир! В один год все встряхнулось и перевернулось вверх дном. Привычная жизнь потеряла свой ориентир и пустилась по другому руслу. Вышла из берегов, разлилась, рассыпалась, пришла в упадок. И наконец, все изменилось до неузнаваемости. 

У Задаша было двое хватких, предприимчивых сыновей и дочь на выданье. Так повелось, что молодежь в последнее время стала чураться родных мест и бежала в город. Дети Задаша тоже  после окончания учебы  остались в городе, пристроились там, прижились. И сегодня старший из сыновей жил отдельным домом, а дочь была замужем.

Как только Задаш вышел на пенсию, дети подняли их с байбише с насиженного теплого места, вырвали из родного аула и перевезли поближе к себе. 

Таким вот образом, распрощавшись с  молодеческой удалью и представ перед лицом старости, Задаш оказался жителем пропахшего копотью и дымом города.

В ту пору оба его сына преподавали в университете. Под веянием ли времени, но на третий год перестройки они вдруг побросали свою работу и рванули в бизнес. Хлопоча вместе с взбудораженным людом, братья занялись ремеслом и открыли по кооперативу. 

Ну, надо же, растерянно  и даже с опаской думал Задаш в первое время, отреклись от знаний и образования и подались в торговцы? Что же это такое? Как только подумает о сыновьях, настроение его портилось, и наутро долго ходил омраченный думами, переживал. Много раз призывал Задаш сыновей образумиться, устраивал бесконечные собрания и разбирательства. Но ребята и не думали прислушиваться к его наставлениям, лишь успокаивали расстроенного отца. В конце концов, дети победили, видно, правда была за ними. Время само показало, да и жизнь подтвердила, что выбор их был неплох.

Времена такие настали, что приходится доверяться не друзьям, а деньгам. Слава богу, и сегодня сыновья жили в достатке, всего вдоволь – и добра, и почета. Нет ни о чем забот: и сыты, и одеты. Разъезжают на «Мерседесах», по делам ездят только в Алматы и Москву. Иногда, изрядно потратившись, могут и заграницу прокатиться.

- А где это мой сынок, что-то давненько не показывался, - спросит, бывало Задаш, потеряв одного из сыновей из виду.

- В Москву, оказывается, уехал, на следующей неделе вернется, -  отвечает Балганым.

Балганым – богом данная Задашу женушка, мать его детей. Эта степенная байбише с интересом следит за тем, кто  и где сейчас находится, что вокруг творится, и все запоминает.

В ответ на ее сообщение Задаш вдруг распетушится, изобразит недовольство:

- У них там что, нагаши* живут? Чего это они повадились в ту Москву?

Единственная дочь Задаша, последыш,  работала врачом. Хоть и была она замужем и жила отдельно, но они с зятем мытарились много лет, не имея собственного угла. Что уж говорить, худо дело, когда нет своего дома. Братья, видя незавидное положение сестры, в этом году нежданно-негаданно купили ей в самом центре города трехкомнатную квартиру, просторную, как дворец.

Теперь два сына Задаша, не жалея средств, строили за городом коттедж.

- Это будет наш карашанырак**, - говорил старший сын Ерлан. Будем живы-здоровы, перевезем вас в этот коттедж.

Задаш и Балганым не противятся детям, им все равно, куда скажут, туда и пойдут, как верблюжата на поводке. Бездушный город этот для них как каменная крепость, но и к нему привыкли. Теперь вот коттедж какой-то предлагают, что ж, надо, так надо. Одна у них забота сейчас – желать этим двум сыновьям здоровья и благоденствия. Слава богу, благодаря им они с Балганым уважаемы и почитаемы среди людей. По сравнению со многими тыл у них надежный, быт обеспеченный. Чего еще желать в их преклонном возрасте? Словом, жили они, довольствуясь судьбой, не ломая голову над тем, откуда что берется. 

***

Когда пробилась первая зелень, и потеплело, Задаш неожиданно завел с сыновьями такой разговор:

-  Вот вы только и знаете, что в Москву катаетесь. Может, родителям черед уступите? – сказал он неуверенно, с оглядкой. Сказать-то сказал, но стало ему неловко перед сыновьями,  сердце тревожно затрепетало, глаза искательно заблестели, лицо залилось краской.

Сыновья недоуменно уставились на отца: шутит он или правду говорит?

- Отец, мы не поняли… Ты что, в Москву хочешь поехать?

- А что, чем мы хуже других?- хоть и был в этих словах вызов, но голос Задаша предательски дрогнул и  прозвучал приглушенно.

Он думал, что сыновья начнут выдумывать несуществующие причины и артачиться, но вышло все наоборот.

- Отец, да это же классная идея! – захлопал Ерлан в ладоши.

- Папа, езжайте вместе с мамой! – поддержал брата Нурлан, просияв.

- Прогуляйтесь, дайте всем жару!

- Не только в Москву, но и в Ленинград можно поехать. Сделайте круиз, чтобы в памяти осталось.

-  Давайте…

И только Балганым, сидевшая в стороне за  шитьем лоскутного одеяла для внука, осталась равнодушной к разговору мужчин.

- Мама, как ты насчет этой идеи? – обратился к ней Нурлан.

Гору можно с места сдвинуть, но не Балганым. Она ответила, не поднимая головы от работы:

- К чему эта горячка  на старости лет? Лучше не трогайте нас, если не хотите, чтобы кости наши по дороге рассыпались.

Этот ее довод задел Задаша за живое. Он презрительно скривился, отчего седые усы его встопорщились.

- Ай, Балганым, ты нас в старики не записывай раньше времени, ясно? – сказал он полушутя-полусерьезно.

Жена ничего не ответила, по своей старой привычке отделалась молчанием.

Сыновья принялись с двух сторон уговаривать мать:

- Поезжайте. Отдохнете, погуляете, на людей посмотрите, себя покажете.

- Сколько можно дома тухнуть, иногда надо и наружу выйти, с  миром познакомиться.

Чем бы они ни искушали мать, но от природы упрямая Балганым не поддалась на уговоры. Она выслушала сыновей до конца, вздохнула глубоко и сказала:

- Пусть отец ваш едет, если хочет. А меня не трогайте. Для меня и дома забот полно, буду за внуками присматривать.

Задаш ждал, когда она произнесет эти слова. Они ему были словно бальзам на сердце. Однако не стал он выдавать волнения, спрятанную на дне души тайну. Прикинулся обиженным, сказал заносчиво:

- Э, что тут такого, захочу и поеду! Что я, Москвы не видел? Но благодаря детям, готов еще раз проехаться, прогуляться…

Сыновья с обеих сторон поддержали отца, закивали головами:

- Молодец, папа!

- Классно!

- Не беспокойтесь, все будет о’кэй!

- Хорошо, папа, мы все организуем.

- Отец ваш, не заблудится ли? – подала голос со своего места Балганым.

- Почему заблудится? Нет, конечно, - заверили сыновья. – Мы поручим это дело своим московским друзьям. Они встретят нашего отца, как самого царя.

- После войны и мы походили по московским улицам, еще не успели ее позабыть, - заключил Задаш в приподнятом настроении.

Вот так неожиданно он собрался в дорогу, и на третий день после этого разговора сел в красивый,  как белая чайка, самолет и умчался в Москву. 

Неделю спустя путешественник благополучно вернулся, весь нагруженный гостинцами и подарками для внуков. И всю следующую неделю среди родни и соседей только и было разговору, что о Москве.

Когда отпраздновали полыхающий алыми знаменами и флажками Первомай, Задаш опять сконфуженно начал: «В прошлую поездку я встретил фронтовых друзей… Они приглашают меня, -  выговорил он себе под нос, - Сами знаете, впереди ведь Девятое мая. Друзья просили меня вместе с ними отпраздновать День Победы, я обещал им». Говорит Задаш, а сам то краснеет, то бледнеет.

Вместо того, чтобы досадовать и выражать недовольство, сыновья встретили с радостью и это его предложение. Затем они взяли билет в бизнес-класс и седьмого мая проводили отца в аэропорт.

На этот раз Задаш задержался в Москве на десять дней. В последние дни он перестал звонить, и домашние затревожились. Но все же в день отъезда Задаш позвонил из гостиницы: «Завтра вылетаю». Услышав эти слова, они успокоились.

- Отец, мы звонили в гостиницу, а тебя там нет. Почему тебя не было? Где это ты гулял? – засыпал отца вопросами Ерлан, встретивший его в аэропорту.

Задаш насупился, надулся и не смог сразу ответить. Потом резко осадил сына:

- Говорил же..,  встречался с фронтовыми друзьями!

В нынешний раз разговоры о Москве не отличались особыми впечатлениями, не то, что в прошлую поездку.

«Парад смотрел, перед Большим театром два дня гулял с фронтовиками», - дальше этих слов дело не пошло.

Месяц прошел или около того, отец семейства вновь осторожно замолвил сыновьям словечко о Москве. Но теперь дети повели себя иначе: недоуменно приподняли плечи, удивленно вскинули брови и переглянулись друг с другом.

- Отец, кажется, есть какие-то проблемы? – спросил старший сын Ерлан.

- Да ничего особенного, сынок. Лето ведь наступило, в Подмосковье такие прохладные спокойные места… фронтовые друзья зовут, предлагают отдохнуть, - кое-как выдавил из себя Задаш.

- Разговору нет, раз приглашают, съезди, - сказал  младший, Нурлан.

Когда сыновья известили Балганым о том, что отца снова приглашают фронтовые друзья, она заметила:

- Не надоело ли тебе путешествовать? – других слов муж от нее не услышал.

И снова Задаш, развалившись в уютном кресле бизнес-класса, вылетел в Москву.

Никому не ведомо, что это был за отдых, но из Москвы Задаш вернулся обессиленным и как будто уставшим. Когда встречавший его Нурлан приветливо осведомился:

- Как отдохнул, папа? - Задаш ответил односложно:

- Так себе… - потом добавил: - Дождливо было.

- А-а, - понятливо протянул сын.

Увидев мужа, Балганым спросила с заботой в голосе:

- Отец, что-то вид у тебя совсем неважный, простудился, видать. Может быть, показать тебя лекарю?

С запавшими глазами, сморщенным лицом, дня три Задаш отлеживался после поездки. Когда он поднялся с постели, Балганым сказала решительно:

- Больше никуда не езди! Не заметишь, как ненароком помрешь в дороге. Хватит бродяжничать!

Задаш нашел слова своей благоверной правильными и согласился с ее решением. На этом московская тема как будто навсегда была закрыта.

                                    ***

Прошло несколько дней, и к ним по-соседски пожаловал Саду. Была у него жена, смуглая баба с дерзким нравом. Оказывается, они с неделю гостили у ее родичей и только что вернулись. Узнав, что ровесник приболел, Саду зашел проведать его. Он долго сидел, болтая о каких-то бытовых мелочах, о политике, о погоде. 

- Что это с миром творится, а? Как это мы дожили до таких времен, столько соблазнов вокруг… - говорил он, досадуя вхолостую. – Никто никому уступать не хочет, грызутся, как собаки.  И когда только дисциплина будет?

Задаш изредка, больше для приличия, кивал головой, но в пустой болтовне этой не принимал участия. Саду говорил без передыху, время от времени поправляя сползающие на кончик носа очки…

С этим Саду они познакомились четыре года назад, когда перекочевали из аула в город. Это был сухощавый худосочный человечек, на носу  его громоздко сидели очки с толстенными линзами, из воротника торчала тонкая шея. Весь его неприглядный вид вкупе с любовью к праздным разговорам и строптивой женой производил впечатление неудачника. Но как бы то ни было, Саду жил в соседнем подъезде и волей-неволей приходилось мириться с тем, что он – тот самый сосед, о котором в народе говорят: «посланный богом». 

Первое время, не зная куда пойти, не находя себе места в четырех стенах городской квартиры, Задаш кружил вокруг Саду. Он был единственный, с кем можно было поговорить, излить душу. Их связывало еще то обстоятельство, что Саду тоже оказался ветераном войны. Судя по его рассказам, он воевал в северных краях, на Белом море. Через слово Саду хвастливо напоминал о том, что был моряком, и при этом, как гусь, вытягивал шею…

В какой-то момент, точно исчерпав весь запас своих тем, Саду спросил:

- Заке, что это ты в последнее время записался в заядлые путешественники?

Застигнутый врасплох,  Задаш потерял нить своих мыслей и уставился на соседа. Он пришел в сильное замешательство и почувствовал вину, будто сверстник нечаянно раскрыл его тайну. 

- Что это ты в Москву зачастил, говорю? – уточнил этот  зануда Саду. Даже голос повысил, думая, что Задаш не расслышал. – Тут какой-то секрет есть, о котором я не знаю, не так ли? А, Задаш, ну, говори же?

От растерянности у Задаша отнялся язык, и он опять тупо уставился на приятеля.

- Не один раз, трижды съездил, - меж тем продолжал Саду, выпячивая губы и сгибая пальцы. – Что же это за важное дело у тебя там?

На лбу Задаша выступил холодный пот. Пряча глаза, он то и дело смотрел в пол. Вот положение! Что же теперь делать? Как выкрутиться? Задаш вытащил носовой платок и стер пот со лба. Потом взял себя в руки и призвал к спокойствию. 

Вороне не дано понять соловьиную трель…

Разве поверит этот Саду в россказни, вроде встречи с фронтовыми друзьями, на которые купились родичи? Не почуял ли чего этот любитель задавать вопросы… Как же увильнуть? Досадно, что нет у Задаша заранее заготовленного варианта ответа для таких  ушлых, как Саду. Как отделаться от этого неугомонного балабола?

Наконец, он решил, что не станет  старый пустомеля осуждать его за историю сорокалетней давности. Лучше уж рассказать все начистоту, освободить душу, чем хранить в себе. До каких пор, подобно кошке, стерегущей свой помет, он будет опасаться каждого и жить в постоянном напряжении? Посчитал Задаш, сколько же прошло лет, и поразился тому, что уже перевалило за сорок, а точнее, сорок два года исполнилось той тайне, которую он хранил в сердце. Ах, счастливое времечко! Но что можно тут сказать, судьба…

Задаш выпрямился, кашлянул и начал свой рассказ.

- Говорят, дерево питается от корней, а человек – от памяти своей, Саду… Обращаясь к моей памяти, я расскажу тебе историю, которая не дает мне покоя, – начал он издалека. – Я тебе говорил много раз, что летом сорок четвертого, смертельно раненный, я остался на поле боя. Не знаю, сколько прошло времени, в какой-то миг я немного пришел в себя и открыл глаза. Прямо рядом со мной темнели силуэты трех-четырех санитар. Видно, подбирали раненых. Но меня они не заметили и стали проходить мимо. Кому хочется умирать? Я собрал все свои силенки и застонал. Даже этот слабый стон отнял у меня силы, и сознание мое снова затуманилось. Только почувствовал, что кто-то подбежал ко мне, приподнял голову и влил  в рот воды. Слышу голос: «Живой!» Похоже, голос девичий. «Дяденьки, идите сюда, этот человек жив!» - кричит она. Потом послышался громкий говор двух мужчин: «Толку, что живой, рана смертельная, не выживет», - говорит один из них. «Лена, брось его, все равно помрет, зачем зря возиться?», - добавляет другой мужчина. Похоже, эти двое повернулись и пошли прочь, потому что обнимавшая мою голову девушка залилась громким плачем: «Живой! – звенит ее пронзительный голосок, - дяденьки, он же живой… помогите, ради бога, давайте понесем вместе, прошу вас, умоляю, дяденьки!» До слуха моего смутно доносится истошный крик девушки, ее громкий плач. После этого все погружается во тьму… В сознание я пришел только через два дня, в санчасти.

- Заке, если б не та девушка, ты так и остался бы на поле боя! –произнес Саду, проявляя живой интерес к рассказу

- Много было тех, кто не попал на глаза санитарам и остался не погребенным. Мне повезло благодаря воле Аллаха, - назидательно сказал Задаш.

-  Наверное, я прервал тебя.., продолжай! – закивал Саду, приготовившись слушать дальше.

- Продолжаю. Так вот… слышал ты такое: «Даже у ангела найдется пять изъянов»? Что там говорить про нас, смертных. Пусть не о пяти, но об одном своем изъяне я хочу тебе рассказать. Он заключается вот в чем: после окончания войны я женился на той санитарке, что спасла мне жизнь, – сказал Задаш и, набычившись, оценивающе посмотрел на приятеля.

- Женился, говоришь? Это правда? – проговорил Саду недоверчиво.

- Да, женился… Это моя тайна, которую до сих пор я никому не раскрывал, Саду. Что ты думаешь об этом? Что скажешь?

Словно провинившийся в чем-то, Саду заерзал на месте.

- А как ты ее нашел после войны? – опять засомневался он.

- Когда лежал в госпитале, записал ее адрес, - ответил Задаш. – Она жила в подмосковном городе Серпухове. Я ей обещал: «Если вернусь живым с войны, обязательно найду тебя, и мы поженимся. Ее звали Елена. Я сдержал обещание. Как только возвратился с войны, нашел Елену. Пригласили ее родственников, друзей, соседей и сыграли небольшую свадебку. Вот так мы поженились. Это были трудные послевоенные годы. Терпя голод и холод, перебиваясь подручным трудом, вместе мы прожили два года. У нас родился сын, я звал его Ескендер, они – Александр…

- Вот как, Заке-е! – протянул Саду, цокая языком и качая головой. 

Освободив себя рассказом от давней тоски, излив наболевшее, Задаш почувствовал облегчение. Ему захотелось выложить и другие тайны, которые, поднявшись из сердечных глубин, теснились в горле, требуя выхода.

- Вот приехал я как-то в Москву по одному делу, и тут встречаю своего земляка, – продолжал Задаш свое повествование. – Обнялись мы с ним, я стал расспрашивать о родных местах, живы ли, здоровы ли тамошние. Быстро мы нашли с ним общий язык, говорили без обиняков, по-свойски. Я рано потерял родителей, другой близкой родни вроде и нет у меня. С годами сирота становится черствее, что ли. Уехал я в далекие края, и связь с родиной оборвалась. Земляк напомнил мне про единственного моего брата и сообщил, что тот тоже вернулся с войны живым. Сейчас он в ауле, семейный, домовитый, уважаемый  человек. «Разыскивает тебя, каждый день вспоминает о тебе и плачет». - сообщил земляк. Он рассказал мне и другие, дорогие сердцу аульные новости. Узнав о том, что родной брат жив и ищет меня, я впал в беспокойство. А когда услышал, что брат каждый день вспоминает обо мне и проливает слезы, я размяк, и глаза мои увлажнились. Хоть и рос сиротой, но все же и я состою из мяса и костей, и у меня есть сердце. Тем более, когда о единственной родной кровинке идет речь.

В круговерти каждодневных житейских забот, я, оказывается, не обращал внимания на спрятанную глубоко тоску по родным местам. Только теперь  понял, как сильно соскучился по родине.

- Съезжу в Казахстан, повидаюсь с братом, вернусь через неделю, - сказал я жене, взял на работе отпуск и спешно выехал в путь.

Видит бог, в ту минуту я свято верил, что возвращусь к жене. Но все вышло иначе… Родные места – это ведь целый народ, у всех в жилах течет одна казахская кровь. Словом, не отпустили меня сразу. 

Если не считать боевого ранения, оставившего рубец на груди, я еще был здоров, молод и полон сил. С головой окунулся я в забавы молодости, разъезжал по гостям, утоляя жажду по радостям жизни. Благодарение богу, война была позади, и быт у людей стал налаживаться. В честь моего благополучного возвращения брат мой первым делом сделал жертвоприношение и, пригласив всю округу, закатил большой той. После этого, сам снарядившись главным сватом, сосватал мне девушку, и, не дав опомниться, в течение какой-то недели женил меня. Одурманенный почетом и уважением обрадованных моим возвращением земляков, я не смог воспротивиться этому решению. К тому же, моя невеста оказалась настоящей красавицей-щеголихой. Издалека она привлекала взоры, белоликая, нежная, как тонкий струящийся шелк, с очами черными и сияющими, как отборная черемуха. Дело было молодое, времечко хмельное. Не смог я удержаться. Не сумел  даже заикнуться о том, что у меня в Москве есть семья, ребенок, прикусил язык, да и скрыл все. В то время ряды  мужчин сильно поредели, и никто никого не смел осуждать… Та моя красавица, на которой я женился тогда – эта вот Балганым.

- Ух ты, Заке, вот, значит, как оно было? – проговорил Саду и опять закачал головой, – говорят, хоть и сойдет с крашеной посуды цвет, но по-прежнему цены ей нет. Так что байбише твоя и сейчас хоть куда…

- Ну, ладно, довольно. Ты лучше послушай, дальше что было. – сказал нетерпеливо Задаш. – Хоть и женился я на такой пригожей девушке, как Балганым, но Елену свою забыть не мог. Ни днем, ни ночью она не выходила у меня из головы. Наконец, призвал я все свое мужество, обратился к чести и сел писать ей письмо. «Так, мол, и так получилось, видать, судьбой суждено. Ты меня прости, Леночка! - написал я… – Не жди меня больше, я тебя не держу, если представится возможность, выходи замуж». Этими словами, мне казалось, я благословил ее, пожелал благоденствия и счастья. Елена с ответом не задержала. Да, конечно, все понятно, писала она в сильнейшем гневе и обиде, называя меня выродком, растоптавшим ее молодую жизнь, подлецом и негодяем. «Попробуй только появись тут, мои братья тебя прирежут, пошел прочь и навеки забудь о том, что у тебя есть сын!» Этим письмом Лена поставила крест на всем, что связывало нас. И в самом деле,  упитанные, как  барсуки, два старших ее брата были туповатые и грубые. Запросто могли прирезать. Поэтому я не стал лезть на рожон и прекратил переписку.

Шли годы. Время, мнилось мне, подлечило и боевые раны, и сердечные. Но все это оказалось заблуждением… Я заметил, что после выхода на пенсию, обретения  отдыха и свободы человеку свойственно задумываться над жизнью. Или же с возрастом, когда пустеют зеленые луга душевного настроя,его одолевает тоска… не знаю. Короче говоря, я стал все чаще вспоминать о своей прежней жене Елене. Начал поиски сына Ескендера. Старая рана вновь дала о себе знать. Снаружи я был все тот же, но в душе моей поселилась глубокая тоска. Вот уже два года, как подобно мелу весь изнутри осыпаюсь я, и страждущее сердце мое не знает покоя. В конце концов, терпению моему пришел конец, и я решил рискнуть. Вот почему я стал частым гостем в Москве. Разыскивал жену, желая узнать, где она и что с ней. И о взрослом сыне весточку хотел я получить. Город Серпухов сильно изменился, не то, что в былые времена. Я долго блуждал по нему в поисках своего бывшего места жительства, но все напрасно. Старый барак, в котором мы жили,  давным-давно снесли. На его месте стоят высотные дома. 

Как бы я ни метался в поисках, но на след моей жены и сына выйти не смог. Пропади пропадом, там такая же неразбериха, как и у нас, никто никого не знает, каждый живет сам по себе. Словом, съездил я туда трижды, и все впустую. Вот и все история, которую я хотел рассказать тебе, ровесник мой Саду!

- Конечно, Москва ведь большой город! – поцокал языком Саду. – Разве можно найти человека в большом городе… Выходит, ты как иголку в стогу сена искал? Ну и дела…

- Не приведи господь… Прежде всего, оказывается, – очень тяжело живьем потерять родных!

                                    ***

Стояла середина августа, когда Саду опять пришел в дом Задаша. Красный, как рак, усы ощетинились, глаза играют. Большие,  на половину лица, очки спустились на самый кончик носа, и от этого кажется, что у него не два, а все четыре глаза. Вид бесшабашный, рот не закрывается, болтает без умолку.  Задаш впервые видел своего сверстника в таком занимательном состоянии. 

- Ну, приятель, что это за радость у тебя? – спросил он с изумлением.

- Как это, что за радость?  - еще больше изумился в ответ Саду. – сегодня ведь восемнадцатое августа – день моряка!

- А-а, - кивнул Задаш. – Тогда все понятно…

- Что понятно? Ты, я смотрю, совсем забыл, что я моряк? – Саду лукаво поиграл губами. – А вот про жену и ребенка, которых сорок лет назад в Москве оставил, не забываешь, а? Не забываешь… Про ровесника, который рядом с тобой живет, забыл, и поздравить некогда, а? Нехорошо это с твоей стороны, Заке!

И Саду, якобы сильно раздосадованный, покачал головой. «Что это он несет?» - Задаш, не веря своим ушам, воровато взглянул на соседа. Но Саду, видимо, был в ударе. Об этом можно было судить по вытянутой жилистой шее. Задаш готов был провалиться сквозь землю от стыда. Он ждал от приятеля чего угодно, но только не такого коварства. Скажи-ка ты, какой негодяй оказался, раззявил рот, распустил язык!  Ну, погоди, поганец! Что же теперь делать-то?!

Задаш растерялся, не зная, как поступить, начал озираться по сторонам, словно ища поддержки. Они были с Саду одногодки и прошли испытание огнем на кровавых полях сражений. Потому и доверился ему, потихоньку раскрыл перед ним сокровенную тайну. Хотел сделать как лучше, а вышло наоборот. 

- О чем это вы, дядя?! Какая жена, какой ребенок, о ком вы говорите? – вскипела дочь Нагия, до глубины души оскорбленная тем, что довелось услышать. – Что это за загадки вы загадываете? Шутки шутками, но всему ведь есть предел!

Ее слова только подстегнули разгоряченного, как беговая лошадь на скачках, соседа.

- Ой, душа моя, да ты, видать, ничего не знаешь? Ты думаешь, зачем твой отец в Москву все ездит? – спросил он, поднимая указательный палец. – Зачем, ну-ка скажи сам, Заке…

- Он встречался там с фронтовыми друзьями. – ответила вместо отца Нагия.

- Ну да, конечно! Если б он так хотел встретиться с друзьями, что же до сих пор, луну в небе высматривал и звезды считал, что ли? Или вы уже забыли, что отец ваш не один, а целых три раза ездил в Москву?

- Да, ездил… - Нагия опешила, не зная, какой дать отпор этому расходившемуся старику. – с друзьями гулял по городу, отдыхал, видимо…

- Ну да, глупости все это. Какой еще отдых? Жену и сына он искал, вот что. Там осталась его жена, с которой он познакомился на войне. Вот их и искал он в Москве, все ноги исходил. Поняла теперь?

Балганым, сидевшая в углу за вязанием носков, один лишь раз сверкнула взглядом в их сторону. Этот единственный взгляд пронзил Задаша, как стрела, ноздри его словно склеились, дыханье сперло. Он почувствовал, как заныла старая боевая рана в груди.

Задаш нахмурился и повысил голос на приятеля:

- Эй, Саду, думаешь, если язык без костей, а рот не на запоре… что ты тут треплешь сидишь?! 

Саду уставился на него, как баран на новые ворота. Потом, точно вспомнив о чем-то, снял с носа очки и снова надел.

- Заке, я, кажется, погорячился и наговорил тут лишнего, - пробормотал он, поднимаясь с места и торопливо направляясь к двери. Как напакостивший кот, Саду спешно ретировался. Никто не стал удерживать его, в гробовом молчании проводили  взглядом до самых дверей.

Пьяным закон не писан… Проклятый проходимец Саду, растрезвонил на весь белый свет поведанную ему шепотом тайну. Лишил Задаша покоя, сделал его больным, обесчестил перед детьми. Вот позор-то, что же теперь делать?

Потрясенный  поступком ровесника, Задаш не смел поднять глаза от пола, остался сидеть на месте, как пригвожденный. Верно говорят, что обреченный олень на гору бежит. Поделом ему! В один миг лишился Задаш авторитета, который годами собирал по крупице, складывал по кирпичику. Со страхом ждал он, что Балганым устроит грандиозный скандал, но жена, как ни в чем не бывало, продолжала в своем углу молчаливо вязать носок. 

Задаш по-настоящему страдал. Страдания его были так сильны, что все прошлое пронеслось перед ним, как кадры киноленты.

Удивительна эта жизнь, полная неожиданных поворотов, непостижимых тайн и загадок. Эти явления подчас сам человек не в силах объяснить. В нужный момент не понимаешь значения, не постигаешь смысла, точнее, и не желаешь постичь. Свершишь необдуманный поступок, потом кусаешь локти, раскаиваешься, стыдливо краснеешь, бледнеешь. Но время уже не повернешь вспять, с него взятки гладки. И никому еще не удавалось изменить такое положение дел. Да и вряд ли удастся.

Что тут скрывать, не было у Задаша в молодости красящих его поступков. Иначе, разве мог он бросить молоденькую русскую жену вместе с новорожденным ребенком, заставив ее горько оплакивать свою судьбу? Это сейчас он, на склоне лет, стал ниже травы, тише воды. Как выяснилось,  прошлое не проходит бесследно, за все надо держать ответ. Только теперь он осознал эту истину.

По натуре сообразительный и смышленый, Задаш не может сказать, что когда-либо в жизни ему приходилось терпеть нужду. Он всегда выделялся из толпы, был лидером в своей среде.  Возвратившись из Москвы, не теряя времени, поступил заочно в техникум. Это было очень своевременное и  удачное решение. Профессия зоотехника стала главной опорой его последующего существования и широко распахнула перед ним дорогу жизни. Благодаря этой специальности все складывалось наилучшим образом, во всех делах ему сопутствовала удача. Слава богу, он не в обиде на судьбу. Это сейчас всюду кликушествуют, что такой профессии, как зоотехник, не существует, что это выдуманная советской системой ложная работа, абсолютно бесполезное, никому ненужное хозяйство. В период подъема животноводства авторитет зоотехника был очень высок, а репутация – беспримерна. Когда говорили: «Зоотехник идет», - плачущий ребенок успокаивался, коровы переставали мычать, бараны – блеять. А бедный чабан, теряя от трепета дар речи, садился на коня и скакал в сторону пастбища. Так сказать, барана зарезать, угощение приготовить… Женушка же его, надев лучший свой наряд, кокетливо красуясь и покачивая бедрами, выходила навстречу гостю. Все это было, все это правда. Иногда, наверное, можно воскресить в памяти это постыдное прошлое?

Да, Задашу есть, что вспомнить: и страстные чувства, и разудалую жизнь. А сегодня все это удаляется, как зарево садящегося солнца, постепенно скрываясь за горизонтом. 

Если подумать, то послужной список Задаша составил бы честь каждому представителю сильного пола.  И бригадиром он был, важничая, и управление возглавлял, чванясь. А напоследок, несмотря на отсутствие высшего образования, назначили его главным зоотехником. И на этом посту тоже гремел Задаш в течение многих лет.

 В те годы, когда совхозные дела шли в гору, - скот был цел, жизнь била ключом, - необузданная природа Задаша вышла из берегов, возгордился он своим положением, зазнался. Было время, когда, опьяненный достатком, он не признавал никого, кроме начальства. И без того был Задаш горячим и взбалмошным, а положение и власть, богатство и достаток еще больше вскружили ему голову, вознесли до небес.

Беззаботно и беспечно, за веселыми пирушками, щеголем и франтом покуролесил он несколько лет. Озорничая с девушками и молодухами, провел он немало времени в утехах и забавах. Довольно повеселился Задаш, лелея те счастливые денечки в колыбели своего сердца. Он и сам не знает, сколько лет продолжалось это беспечное суетное существование. Помнит только, что, выдумывая всякие небылицы, глубокой ночью или под утро, приплетался он домой. Это еще что! В последнее время так обнаглел, что под разными предлогами, - в горах остался, со скотом возился – стал пропадать на целые недели. Он думал, что замкнутая и неразговорчивая Балганым ничего не знает, ни о чем не ведает. Не тут-то было… Весь позор его положения заключался в том, что жена его обо всем догадывалась, и все ей было ведомо! Однажды Балганым сама дала об этом знать:

- Чтобы не уронить твой авторитет,  я всегда позволяла смирению победить мой гнев. Сколько б конь не кружил, но свою коновязь найдет. Так и я думала, кости мне принадлежат, все равно далеко не уйдет, и ни одна капля пролитого тобой на стороне пота не вызывала во мне ревности. Но сейчас дети выросли, повзрослели. На чужой роток не накинешь платок. В последнее время хвост разговоров, что тянется за тобой, стал намного длиннее. Но сколько б я ни притворялась, что пропускаю мимо ушей эти сплетни, не слышу их, приходится мне признать, что стала мишенью для насмешек соседей, сочувствия родичей.  Однако дело не во мне, я – женщина в доме, и все вынесу. А ты ведь – мужчина, добытчик. Ты – один из уважаемых в народе людей. Как говорится, у всех на виду, как стяг на ветру. Тебе бы следовало поберечь свой авторитет перед людьми. Пора бы уже взять себя в руки, остепениться и подумать о своей чести!

Голос Балганым прозвучал по-особому внушительно, в нем были свинцовая тяжесть, леденящий холод и великая горечь.

 Пространная речь обычно молчаливой жены придавила Задаша. Он надолго задумался после ее слов. Сознание его прояснилось, тело встряхнулось, словно он пробудился от глубокого сна. Не слепой же он мотылек, летящий на свет, знает, где его погибель. К тому же и лет ему уже немало. 

Конечно, не может сказать Задаш, что в один день покончил с разгульной жизнью. Недаром ведь говорят, что болезнь может пройти, но привычка останется. Однако правда и то, что после того разговора он, не мешкая, взялся за ум и постепенно отошел от недостойного поведения.

А теперь опять на Задаша свалилась беда. В лучшем случае он снова будет вынужден выслушивать нелицеприятное наставление, тяжелые слова, в худшем – может разразиться скандал, какого врагу не пожелаешь. 

Словом, Задаш оказался в положении человека, о котором говорят: «У обидевшего родичей  –  голос пропадет, обидевший жену – сам пропадет». 

Весь день провел он в сильнейшем смятении, с головой, распираемой от дум, временами впадая в слабость. Ум его расстроился, мысли точно закисли. 

Вот про такое, наверное, и говорят: «Седина в бороду, бес в ребро». Как бы в погоне за журавлем в небе, не упустить синицу в руке. Прежде всего, не опозориться бы вконец перед родными и близкими, соседями и сородичами. Допустим, они простят его русскую жену и ребенка, списав на молодость, но как объяснит он им свою троекратную поездку в Москву? Скажет, что вспомнил про дела сорокалетней давности и затосковал по прошлому? Короче говоря, и окончательное слово, и решительное слово, и слово разрыва, - все это было в руках его байбише Балганым.

Вот и второй день прошел в мертвом безмолвии. Это вселило в сердце Задаша надежду: а что, если и дети, и Балганым приняли слова Саду за шутку? Однако на третий день эта слабая надежда рассеялась, как дым.

Ближе к вечеру того дня Задаш вышел в садик поразмять кости. Тут дети сообщили ему, что Балганым зовет его в дом. Без единой мысли в голове Задаш вернулся домой. 

Балганым в окружении сыновей и дочери торжественно сидела напротив почетного места. И без того склонное к подозрению сердце Задаша екнуло.

- Эй, Задаш, я нарочно вызвала детей, ты тоже садись поближе, - сказала Балганым.

В словах ее была широта, в голосе – угроза, в звуке голоса – надтреснутость. 

Иногда казахи любят прикидываться всезнающими: жена ругается, - все равно, мол, что советуется. Пустое все это, вранье! Его Балганым и не ругается, и не советуется. Прямо в лицо, невзирая ни на что и не пытаясь подсластить пилюлю, выскажет все, что хочет сказать, и вся тут. Редко говорит, но метко. Любого хама поставит на место и отобьет желание грубить. Никогда не торопится, гнева не выказывает, каждое слово рассчитывает и говорит, точно гвозди вбивает. А бывает, если вдруг чем-то придешься ей не по нраву, нахмурится, насупится и впадет в немоту, слова не дождешься. В таких случаях никакими дарами, никакими деньгами не разговоришь Балганым.

«И вправду решила опозорить меня перед детьми», - боязливо подумал встревоженный Задаш. Что бы там теперь ни случилось, он понял, что отступать некуда. Пусть. Что произошло, то произошло, прошлого не перечеркнешь. Он готов выпить эту горькую чашу до дна, даже если сейчас Балганым ославит его на весь белый свет, разрушит семейный очаг.

Задаш снял обувь, торопливо прошел на обычное место хозяина дома и свалился там на сырмак*.

Когда он, скрипя костями, принял, наконец, удобное положение, Балганым обратилась к детям:

- Эй, мальчики! Отец ваш весь исстрадался изнутри. Оказывается, в московской стороне у вас есть еще одна мать, да не только мать, но есть и старший брат. Женщина эта не чужая вам, сын ее  - семя этой семьи, родня ваша. И не только родня, вы с ним – ветви одного дерева, потомки одного рода. Не заставляйте отца своего снова и снова мотаться туда, руки у вас длинные, денег хватает, найдите своих родственников и привезите сюда! Хотя бы известие какое-нибудь о них получите. Поняли?! Если не хотите, чтобы отец ваш умер от тоски, с завтрашнего дня приступайте к поискам. Вот что я хотела вам сказать!

Немногословная Балганым по своему обыкновению сурово отчеканила каждое слово и поставила точку. Доброе слово и кошке приятно. Произнесенную супругой речь Задаш услышал собственными ушами, причем ясно расслышал. Застыдился он перед женой и детьми и невольно заплакал беззвучными слезами. Ерлан и Нурлан, в отличие от сестры, до сегодняшнего дня были в неведении. Теперь они окружили отца с двух сторон. Братья, перебивая друг друга, стали расспрашивать Задаша о подробностях: как зовут женщину и ее сына, где они проживают, где работают.

- В городе Серпухове, - отвечал расслабленный Задаш приглушенным голосом. – Если фамилия не изменилась, была Семашкова. Семашкова Елена Николаевна. Сына зовут Александр.

- Где она работала? Адрес у нее какой?

- Если б я знал адрес, и без вас бы нашел! – сказал Задаш и отвернулся.

Не получив от отца вразумительного ответа, братья посовещались между собой и на этом закруглились.

                                    ***

Осенней порой, в один из ветреных октябрьских дней, в дом ворвался возбужденный Нурлан.

- Папа! – закричал он с порога. – Папа, суюнши*!

В это время Задаш в своей обычной позе – на боку – возлежал на диване. 

- Что там такое случилось, сынок? – спросил он, вяло приподнимаясь с места.

- Мы нашли нашего старшего брата! Поручили московским друзьям, потратили уйму денег на поиски и, наконец, нашли. Фамилия его оказалась не Семашков, как ты говорил, а Симашков… Симашков Александр Зейруллаевич. Работает на железной дороге стрелочником.

- Симашков, говоришь?

- Да, папа, Симашков, пишется через «и», ты ошибся на одну букву.

- Черт его знает… Ошибся так ошибся. 

- Мама уже распорядилась пригласить Александра. Он приезжает в эту субботу. Наши друзья достали ему билет на самолет.

- Надо же… Приедет, говоришь? – спросил Задаш и осекся, не находя слов. – Ескендер приезжает, говоришь, сынок? Пригласили, говоришь?

- Да, папа, мы пригласили брата, он приедет в субботу.

- Кстати, а как насчет его матери… Как поживает Елена Николаевна?

- Матушка Елена скончалась два года назад, - ответил Нурлан.

Задаш почувствовал слабость во всех членах и осторожно опустился на диван.

***

И вот сыновья под руководством Балганым принялись, не покладая рук, готовиться ко встрече Ескендера. Единственного брата Задаша еще в позапрошлый год свела в могилу старая болезнь, оставшаяся ему от войны. Теперь Задаш один-одинешенек. Если не считать племянников, которым  он старается помогать, то у него нет больше никакой родни. Зато Балганым богата родственниками. Происходит она из рода «каракок», а дальние предки ее восходят к ветвистому древу «белой кости». Другими словами, Балганым – потомок родовитой семьи с крепкими устоями. Многочисленные родственники ее и сейчас пребывают в силе и достатке, мощи и величии. Не запятнавшие ничем своей чести, они всегда были примером сплоченности и пользовались в народе уважением. Вся эта родня Балганым была оповещена об Ескендере. 

Недаром говорят, что преддверие праздника интересней, чем сам праздник. В чаду приготовлений пролетела неделя, и вот в субботу, не заставляя себя ждать, явился Ескендер.

Задаш промучился все это время, не зная, как увидится с сыном. Он представлял себе мужчину средних лет, крепкого сложения, такого, как Ерлан и Нурлан, с играющими под кожей мускулами. Но Ескендер оказался худым, ребра просвечивают, узкоплечим, разве что ростом удался. Несмотря на то, что ему едва перевалило за сорок, старший сын был каким-то усохшим, с лицом, покрытым ранними морщинами и пигментными пятнами. Было видно, что он рано повзрослел.

Они большой толпой с шумом и гамом встретили-приветили Ескендера в аэропорту. В воздух взлетели пробки шампанского, посыпались сладости шашу*. Первой к гостю подошла Балганым. Она прослезилась и нежно понюхала его в лоб. Потом и остальные поочередно подходили, заключали Ескендера в объятия, обменивались рукопожатиями, справлялись о здоровье, о житье-бытье. Когда эта церемония подошла к концу, Балганым взяла за руку Ескендера и подвела его к Задашу.

- Этот человек – твой отец! – сказала она. – Поздоровайся с отцом.

Ескендер вначале застыл, с изумлением глядя на Задаша. Похоже было, что он стесняется этого угрюмого рыжего старика с выпирающим вперед животом. 

- Ну, батька, здравствуй! – сказал потом Ескендер, нерешительно протягивая руку.

Сколько бы Задаш ни готовил себя к этой встрече, но все же не выдержал, подбородок его задрожал, усы зашевелились, на глазах показались слезы. Он наклонил голову сына и поцеловал, понюхал в выгоревшие на солнце, всклокоченные волосы, обнял и прижал к себе. Громко шмыгая носом, Задаш то и дело вытирал глаза. 

Балганым в этот день была по-особому хороша. Ступает величаво, движения плавные и изящные. Грациозно приблизившись, она опять увела Ескендера за руку. Задаш остался стоять на месте, глядя им вслед. Все рады-радешеньки, переливчатый смех, неумолчный гул разговоров, точь-в-точь как взбудораженный пчелиный рой. В центре – длинный, как жердь, Ескендер, рядом с ним выделяющаяся своей статью Балганым в белоснежном кимешеке*. Остальной народ кружит вокруг них, заходя то с одной стороны, то с другой. Эта шумная процессия удалялась, словно забыв о существовании Задаша. О, бренный мир!

                                    ***

Ескендер всю неделю не просыхал от опеки новоиспеченной родни, ходил по гостям, заводил знакомства. 

На следующий же день после приезда брата Ерлан с Нурланом  повели его по самым престижным магазинам и с ног до головы одели. Незаметно, за пирушками и весельем, показом достопримечательностей города  подошло время отъезда гостя. Как и в прошлый раз, опять во главе с Балганым шумной толпой торжественно проводили его в аэропорт. Ескендер пообещал в следующий раз приехать вместе с женой и детьми, помахал им на прощанье рукой и улетел. Ах, милый простодушный добряк, несмотря на то, что за душой ничего нет, он всех родственников пригласил в гости в Москву.

После возвращения из аэропорта Балганым также, как в прошлый раз, уединилась с сыновьями. 

- Не каждый день вы бываете вместе, я обязана вам кое-что сказать. – сообщила она.

Ерлан и Нурлан по своей привычке вытянулись возле матери с двух сторон. Топчась на месте, как мальчишка-воришка, Задаш не осмелился подойти к ним. Подавшись вперед, он прошел к стулу, стоявшему в сторонке, и присел. 

- Найти родню – большое счастье в этом суетном мире, – сказала Балганым степенно, взвешивая каждое слово, - Отныне вы оба должны будете всегда помогать старшему брату. Не дайте ему пасть духом или быть зависимым от кого-либо. Ты, Ерлан, купи Ескендеру какую-нибудь приличную квартиру в той стороне. Ты, Нурлан, купи ему подходящую машину, чтобы брат твой старший не ходил пешком. Но не откладывайте в долгий ящик, этой же осенью сделайте. Вот что я хотела вам сказать. 

Сыновья закивали головами в знак согласия и удалились восвояси. Балганым же, как ни  в чем не бывало, расположилась удобно на своем обычном месте, в углу, и принялась за вязание.

Благодаря детям в этом доме есть все, всего вдоволь, никто не ходит в заплатках. Поэтому Задашу невдомек, отчего Балганым целыми днями вяжет носки и стегает лоскутные одеяла.

Только теперь Задаш заметил, что по сей день Балганым красива и изящна. Она еще не утратила свой прежний облик – высокий лоб, открытое лицо. За морщинками на лице и увядающим телом виделись отзывчивая доброта, честность и благородство. Ей было уже под шестьдесят, но она не располнела, подобно другим своим сверстницам, хотя была  в теле, с округлыми бедрами. На ней прекрасно сидели все наряды, подобающие ее возрасту. 

Задаш умиленно, со слезами на глазах смотрел на Балганым. Он как будто только что узнал, только что распознал  свою жену, с которой прожил под одной крышей долгих сорок два года.

2008 год.

Перевод Раушан Байгужаевой

Нагаши* - родственники по материнской линии.

Карашанырак** - отчий дом

Сырмак* - узорчатый напольный ковер, сшитый из кусков  войлока;

Суюнши** - подарок за радостную весть.

Шашу* - в данном случае: сладости, разбрасываемые в честь приезда гостя;

Кимешек** - цельный, расшитый вдоль горловины узорами, женский головной убор.