БАНЯ

БАНЯ

Бектурган давно уже чувствовал, что здоровье его пошатнулось, и теперь ему становилось всё хуже и хуже. На людях пыжится, глядит хозяином, на­бросив на плечи полушубок, но сам-то знает, что нет в нём прежней энергии, что силы на исходе. Высыхает, как старый, вычерпанный колодец... Если раньше мог обманывать себя, то нынешней зимой всё понял окон­чательно. С неделю, наверно, как появилось у него что-то твёрдое в боку. Шишка. Всякий раз, стоит прикоснуться к ней ладонью, ощущает неладное.

Бектурган слав­но прожил жизнь и давно уже ждал расплаты. Похо­же, время пришло...

Поглощённый невеселыми думами, смиренно ждал исхода, а чтобы не выдать себя, старался по­меньше попадаться на глаза домочадцам. И потому большую часть времени проводил во дворе, в дом заходить не спешил. Незатейливые хозяйственные хлопоты отвлекали от назойливых мыслей и стариковской тоски. Вот и сегодня, несмотря на поздний вечер, стал очищать хлев от навоза, сгрёб рассыпанные повсюду овечьи катышки, натряс на пол свежей соломы. В дом зашёл, когда уже зажгли керосиновую лампу. Сын Каирбек тоже только что вернулся с работы и снимал с себя замасленный комбинезон.

─ Отец, ты часом не захворал, а? ─ спросил, присматриваясь к старику. Невестка, гремевшая посудой, застыла на миг, прислушиваясь к их разговору. И тут словно бес в старика вселился. Он вспыхнул, рявкнул, будто его заподозрили в воровстве:

─ Ты что, думал, отец твой должен молодеть день ото дня? Или надеешься посадить меня на тулпара и отправить со знаменем в бой?

Таких высокопарных слов от него отродясь не слыхали.

Невестка замерла с пиалой в руке: «Что это сегодня с уважаемым аксакалом?». Широко раскрытые глаза её смотрели испуганно, как у зайца при виде лисы или волка.

─ …Вот когда меня не станет, узнаете, что такое отец! ─ с дрожью в голосе добавил старик и обиженно отвернулся.

Все смолкли. Дрожь испугала больше чем бас.

«Что это на меня нашло? Зачем набросился на детей?» ─ мучился он позже…

 Ему стало совестно. Раньше сроду не отличался резкостью, напротив, все уважали за ровный, спокойный нрав. А тут ─ ни с того ни с сего съехал, как с цепи сорвался... Или болезнь взяла такую власть, что стал досрочно выживать из ума? Не дай Бог! Ежели и дальше так пойдёт, не ужиться ему с невесткой, не станет она терпеть его выходки, и в конце концов останется он, как телёнок на привязи, брошенный всеми и всеми…

Старик смутился собственной грубости. 

Сын, похоже, тоже не ожидал такой резкости от отца и запутался в словах:

─ Откуда я знаю... Ты как-то исхудал... ─ лепетал, почёсывая затылок.

─  Раз исхудал, не заставляй отца возиться с навозом в хлеву, а отвези лечиться в Арасан! ─ вскинулся снова старик. Он и сам опять не понял, как вырвалось у него это слово ─ «Арасан». Сердито прошёл на торь и, всё ещё в показной ярости, грузно опустился на сырмак. Даже маленькая Айгуль, видя плохое настроение деда, молча юркнула в боковую комнату. «И что это я разошёлся? ─ не в силах остановиться, укорял себя старик. ─ Не стоит впадать в отчаяние и ждать скорой смерти. Может, ещё поживу...»

И он, раскрыв объятья и улыбнувшись, позвал к себе внучку. Ласково посадил на колени, стал что-то рассказывать ей на ушко. Внучке щекотно от дедовой бороды, она засмеялась. Но всё равно это не восстановило прежнее благодушие в доме. Молча был выпит чай и в полном молчании убран дастархан.

─ Где это до сих пор носит Ербола? ─ проворчал сын.

─ Ты у меня спрашиваешь? ─ набросилась на него невестка. ─ Может, прикажешь следить за ним? Как выйдет из школы, только его и видели, гойдает где-то... Пусть только заявится, паршивец, я ему ноги укорочу!

─ Не смей трогать дедушкиного сынка! ─ Каирбек, кашлянув, нарочито сделал сердитые глаза, но невестка ничуть не испугалась. С силой дёрнув передник, сорвала завязки, вытерла им руки и швырнула в боковую нишу. После чего шумно прошла в спальню и, продолжая бурчать, стала стелить постель. Бектурган больше рта не раскрыл. Смиренно улёгся в своём углу, свернувшись калачиком, как ребёнок, которого обделили угощеньем. Долго не затихала глухая, подспудная перебранка между сыном старика и невесткой, то угасая, то вспыхивая вновь. Хоть старик и закрыл глаза и делает вид, что спит, а на самом деле всё слышит ─ и горько ему. Вскоре, топая сапогами, явился Ербол. Если бы он не считался «дедушкиным сыном», не воспитывался у него с малолетства, несдобровать бы ему ─ мать накинулась на него, норовя поколотить. Но вступился Каирбек и кое-как унял жену. Словно непроглоченный курт-малта, застряло что-то в горле у старика. «Так тебе и надо! Так тебе и надо!» ─ стучало в мозгу, окатывая волной стыда. ─ Вот и получай теперь! Не хватало ещё, чтоб невестка косточки перемывала! Ничего, дождёшься, старый, и этого...»

─  Завтра, оказывается, банный день! ─ сообщил через некоторое время Каирбек. Голос его прозвучал нерешительно, он как бы хотел успокоить жену и повернуть разговор в другое русло.

─  Какой ещё банный день? ─ снова рассердилась невестка. ─ Какая может быть баня, когда казан совхозной бани давно протёк?

─ Если потёк, исправят!

─ Тьфу, заладил! Да нет у нас бани, нету! Сколько уж может стоять эта развалюха, этот барак старика Матибая? Сверху каплет, крыша съехала набок...

─ Так что же, аулчане должны грязью зарасти, как дикари?

─ Зачем у меня-то спрашиваешь об этом? Разве начальство этого аула я? У вас же есть язык, вот и скажите своему упру!

─ Интересно, ─ размышлял между тем Каирбек, ─ что бы тебе ответил наш упр? Но ведь есть ещё банька Оралгазы, и люди поочередно её топят. Надо будет ─ и мы попросимся... А что тут такого?

В совхозной бане Бектурган мылся в прошлую пятницу и не слышал о случившемся. Может, нашло затмение на старуху-банщицу Батиш и она позабыла, недоглядела  за казаном? О-о, теперь замучают несчастную, заставят платить за испорченный казан. Как пить дать, заставят.

В давние времена почти у каждого второго жителя аула имелась своя баня. А потом ещё открыли и общественную. Под неё отдали старый барак бывшего купца Матвея. Барак перестроили и с тех пор называют «баней Матибая».

Но проходили годы, баньки ветшали и постепенно превращались в загоны для козлят. Только баня учителя Оралгазы осталась целой и невредимой.

«Тоже мне... Еле передвигаю ноги, а туда же, переживаю о бане. На кой чёрт мне это надо?» ─ подумал Бектурган и тяжко вздохнул.

Глаза стали слипаться, он задремал, но мысль о смерти мгновенно прогнала сон. Он вдруг ощутил во всём теле холодок и плотнее укрылся одеялом.

Вспомнил о старике Саду, который заболел раком и целых четыре месяца пролежал в постели в страшных муках. Даже капля воды не проходила через его горло, исхудал, как аруах, и только тогда успокоилась его душа. Не дай Бог испытать подобное! Собачья смерть... Уж если суждено умереть, так лучше поскорее оставить этот бренный мир! Боже праведный, неужели и жизнь Бектургана приблизилась к своей последней черте? Нет, душа никак не может поверить в это. Неужели и он исчезнет без следа? Что-то же должно остаться после него? Чем утешит себя в последние мгновения?.. Какой след оставит в этом подлунном мире? Чем особенным отмечен его путь? Никогда не зарился на чужое и всю жизнь честно работал. Вырастил детей, женил сына и выдал замуж дочерей. Дождался внуков. Не носил лохмотьев, не побирался, выпрашивая кусок хлеба, ─ жил, как все. Довольствовался малым и Создателя благодарил за это. И всё же, не слишком ли обычно, бесцветно такое непритязательное существование? А вдруг он, бедолага, уходит из этого бренного мира, так и не постигнув истинного смысла жизни и не оценив сполна щедрого дара природы?

Бектурган мучительно глотнул воздух и перевернулся на правый бок. Что верно, то верно: следом твоим, оставленным на земле, будет твоё потомство, которое берёт начало от тебя. Но, по здравому рассуждению, большой ли это подвиг? Раз ты явился гонцом из прошлого в настоящее, то это уже твой долг ─ продолжить дальше непрочную нить человеческую.

Поэтому не надо обманывать себя, довольствуясь только этим, тем более теперь, по новой моде, имя твоё уйдёт вместе с тобой и никто не станет Бектургановым. Раньше, когда имя деда передавалось внуку, всё же была поддержка для души... Как он хотел, чтобы хоть один из шестерых ребятишек стал Бектургановым! ─ сердце в такие минуты наполнялось надеждой. Но сколько ни ходил Каирбек по разным инстанциям, а не смог ничего добиться. Выходит, как только ребёнок отделился от твоей плоти, он тебе уже мало принадлежит. У него своя жизнь, и ничем ты его не защитишь от того, что отпущено ему судьбой. Ничем, даже своим именем.

В таком случае, какой же след оставил Бектурган? Грамоте не обучался, знаний особых не получил.  Может, поэтому трудно ему осмыслить многие тайны бытия. Если честно, скользил он чаще по верхам, увлекаясь блестками одного дня.  А подлинные размышления посетили его только теперь, когда жизни почти не осталось. Как расточительно и бессмысленно тратил свои дни и не понял вовремя, что век человеческий ─ скоротечен.  

Нет в ауле такой работы, какую не делал бы Бектурган... Никогда не перечил начальству: шёл туда, куда направляли. Был плотником, сеноуборщиком, сторожем... Однажды даже в руководители выбился: стал бригадиром. Эх, глупая молодость! Заважничал тогда ─ что на коне оказался ─ и вёл себя так, будто за руку поздоровался с самим Аллахом. Но и это был всего лишь короткий обманчивый миг, такой же бессмысленный, как кипяченье молока в деревянном казане. Когда началась война, все мужчины аула ушли на фронт, а ему начальство обеспечило бронь, поскольку был он мастером на все руки. Он и тут не спорил... А теперь ему кажется ─ зря. Всё зря. Дали тогда ему шанс выжить, а всё равно придётся помирать. На тот свет бронь не дают... Пошёл бы воевать и, если б остался жив, вернулся домой, как Сапарали ─ с наградами. И его бы тоже все почитали как ветерана войны, приглашали на торжества в школу. А так, кто из земляков помнит, что сделал он для фронта? Наоборот, одногодки подтрунивают над ним, изводят обидными издёвками: «Когда мы проливали кровь, этот хитрец Бектурган, как белый гусь, парил среди аульных молодух и девушек. Как селезень, плавал с ними по водной глади».

Чужой беды не понять, коль не обжёг себе подо­швы, не иссушил себе горло. Разве объяснишь фронтовикам, что тоже нелегкое это дело ─ пилить в трескучий январский мороз дрова в горах, когда на попечении у тебя полу­голодные окоченевшие бабы и нет им никакой по­блажки, как и тебе. Дюжие мужики не выдержат та­кой работы, а тут ─ бабы... Вспомнить страшно! И мало кто верит, что так было. Тех слушают с раскрытыми ртами, а его ─ с недоверием: им всё это вроде сказки. 

Он, наконец,  понял, что прошлое пре­вратилось в прах. Никаких следов не оставило. Разве можно подержать в руках или увидеть глазами то, что сделал и выстрадал он? Кубометры заготовленного им леса давно превратились в пепел. Да и стыдно хвалиться: мол, я тоже старался для фронта ─ все старались. А то полу­чится, будто он напрашивается на особые почести. Если уж ты на самом деле чего-то стоишь, люди и без твоей подсказки догадаются… Когда-то он страшно жалел Кумаркана: слишком рано, бедняга, ушёл из жизни. А сейчас восхищается судьбой этого своего сверстника. Хоть и прожил тот всего-навсего двадцать лет, зато жизнь его соединилась с вечностью. Став героем войны, Кумаркан прославил своё имя. Вон в райцентре, на каменном постаменте, возвыша­ется ─ гордый и бессмертный. Ещё мальчишкой всех в ауле поражал своей энергией.

Ладно, Кумаркан и в самом деле выделяется. Но кто мог подумать, что покойный Есиркеп станет гордостью народа и заслужит звание Героя Труда? Безобидный, как овца, и терпеливый, как лошадь, он вырвался вперёд, подобно крылатому тулпару, а остальным досталось глотать его пыль. Он не хватался, как Бектурган, то за одну, то за другую работу, не тратился попусту. Смолоду начал пасти овец и всю жизнь пас. И добился в конце концов желанной цели. Теперь даже школа в ауле названа его именем. Вот такие, как Кумаркан и Есиркеп, и оставили после себя негасимый след! А Бектургану не досталось даже праздничной медали, которыми отмечали ветеранов войны...

Что поделать, придётся, видно, ему покинуть этот мир, не оставив следа...

Не найдя успокоения в ночных мыслях, Бектурган плохо спал и поднялся с тяжёлой головой. Поздно понял он смысл жизни и ничего уже нельзя поправить ─ вот о чём горевал. Еле передвигаясь, вышел на воздух. Жизнь человеческая уходит безвозвратно, а день всякий раз нарождается новый, вот и теперь над горизонтом затрепетали огненные ресницы солнца. Стоя на пороге, старик вздохнул впалой грудью и с жадностью посмотрел в даль, ещё объятую предутренней тишиной. Скоро она грянет тысячами голосов, которые сольются в ликующий гимн Жизни. Но его голоса никто не услышит ─ так ничтожен он, так мало осталось дыхания в груди Бектургана. Завидуя всему сущему, почувствовал, как вдруг ослабели его суставы. Зашатался и судорожно ухватился за дверной косяк.

После минутного приступа решил никогда боль­ше не думать о смерти. И тут же захотелось по­смотреть, не пробилась ли зелень в степи. Побрёл за аул. Из-под снега выглядывали старые, прогнившие стебли кукурузы, ещё с осени разлохмаченные холодным ветром. Для скота и это пища. Степная зелень не торопится вылезать, только кое-где пробиваются чуть заметные робкие стебельки.

Внизу, под обрывом, ожила река. Старик, приста­вив к глазам ладонь козырьком, оглядел её.  Талая вода, хлынувшая вчера со степи на лёд, замёрзла от ноч­ного холода и блестела неровным, в наплывах, зеркалом. На том берегу кто-то маялся, не зная, как перегнать в степь свой скот. Значит, паводок накрыл и единственный мост, расположенный чуть выше по течению. Разде­лённый рекою, просыпался и принимался за привыч­ные дела аул. Один день похож на другой. Время ле­тит стремительно, и некогда задуматься ─ куда и за­чем несёт тебя эта стремнина? И, в конце концов,  оказывается, что в таком вот бездумном движении пролетела твоя единствен­ная жизнь, махнув хвостом, подобно лисице, убегаю­щей от охотника. Когда человек полон сил, он редко дорожит отдельными мгновениями. Но после, сколько бы ни сожалел, синий ястреб, однажды покинувший его, уже не воз­вратится обратно и не опустится ему на грудь.

Бектурган пытался не думать о печальном, но это ему не удавалось. И долго ещё одинокая старческая фигура маячила на вершине холма. Словно в последний раз, с тоской и болью посмотрел на родной аул, раскинувшийся внизу. Интересно, изменится ли здесь что-нибудь, умри он завтра? Или сегодня… Вряд ли... И завтра про­должится то же неторопливое будничное существова­ние. А через несколько лет и вовсе забудут, что жил когда-то человек по имени Бектурган. Таков закон жизни!

Стоя на вершине холма и размышляя о своём, Бектурган глядел на всё как бы с неких куда более дальних высот, куда предстоит отлететь его душе. И потому, даже признавая своё ничтоже­ство, чувствовал и величие последних, на его взгляд,  отпущенных ему судьбою дней. И хотел распорядиться ими получше.

Вспомнил, что аул и впрямь остался без бани. «Пока совхоз выстроит новую баню, народ изрядно намуча­ется, ─ подумалось ему. ─ Сейчас, когда постоянный аврал, когда не успевают одну дырку залатать, а уже надо хвататься за другую, разве есть у начальства время думать о какой-то бане? Скорее всего дело затянется надолго... А что если я сам выстрою баню?» Эта мысль настоль­ко взволновала его, что снова расслабились все суста­вы и дрожь охватила до самых щиколоток. «Нет, какая всё же хорошая мысль!» ─  утвердился в своём желании и решил-таки действовать. Чем он, Бектурган, хуже других! Не ему, отпрыску знаменито­го рода, пасовать перед всякими там препятствиями. Надо же людям где-то мыться ─ пусть иногда  в бане Бектургана… 

В самом конце улицы, около реки, уже давно пустовала старая баня с зияющими провалами окон и дверей. Хозяин её, старик Садеш, лет шесть как переехал к своим сыновьям в районный центр. Дом старика купили какие-то люди из соседнего аула и, разобрав на бревна, перевезли по частям к себе. А баня осталась и приходила в запустение. Бектурган решил сходить туда. У бани были целы все четыре стены. Кроме того, стояла она у реки, на холме, поодаль от аульных домов, и по сравнению с другими банька гораздо просторней и повместительней. Не зря о старике Садеше говорили, что он толковый мужик. И место для баньки выбрал самое подходящее.

Бектурган прощупал руками все уголки, внимательно оглядел баню со всех сторон и обнаружил свисающие с потолка обломки трёх досок. Да и пол прогнил в нескольких местах. Разбросаны печные камни, нет железной чаши, в которой выкладывают обычно горку из камней. Но если с умом взяться, то баню можно восстановить. Как-то недавно в одной из книг Ербола видел он рисунок ажурных окон и двери. А что если снаружи украсить баню так же, как на этом рисунке, ─ глядь, и получится нечто интересное?

Вечером, когда Ербол пришёл домой, старик выпросил у него знакомую книгу. Теперь мысли Бектургана заняты баней. Задумав прошлой осенью отремонтировать сарай, заготовил он целый штабель досок. «Хорошо, что сохранились такие добротные доски...» ─ подумал теперь он.

Запряг гнедую в арбу и стал вывозить доски к бане. В сарае у старика лежали и сосновые брёвна, очищенные от коры. Их тоже погрузил в арбу. И всё радовался, что нашёлся у него нужный стройматериал. И, прислушиваясь к себе, удивлялся: ему не жалко тратить своё на общее благо. Хотел было попросить в совхозе ещё досок и брёвен, а также шифера на крышу, но тут же отказался от этой затеи. Да Бог с ними! Нет, благое дело следует вершить молча и желательно не привлекать к себе лишнее внимание. А значит, сделать надо быстро... Кто знает, что будет завтра и когда свалит его эта проклятая шишка, присосавшаяся к боку.

Помаленьку стал перетаскивать в баню и кирпичи, искать железяку, на которую можно было уложить камни. Раз огонь будет снизу, а горка из камней воздвигается сверху, надо найти тугоплавкое железо. В бане у Оралгазы приспособили для этого зубчатое тракторное колесо, но где же он отыщет нечто подобное? Погоди-ка... Если ему не изменяет память, кажется, такое колесо валяется на той стороне аула, возле МТМ. Ну да, вроде бы недалеко от складов Ашена. Если школьники не сдали в металлолом, то кто ещё позарится на это старьё? Как бросили, так, наверное, и лежит. Бектурган снова снарядил свою арбу, и она, издавая протяжные скрипы, покатила к машино-тракторным мастерским.

Колесо глубоко вросло в землю, и из-под толстого слоя глины высовывался только один-единственный зубец. Ни за что не заметить железяку, если не искать специально и как следует. Пустырь, где ржавело колесо, густо зарос кураём. Скот сюда не забредал, и сорнякам раздолье. Чуть поодаль от колеса валялись брошенные в таком же небрежении бревна и кучи досок. Видать, они тоже лежат тут уже немало лет без всякого присмотра. Доски давным-давно прогнили. Догнивали и бревна. Попробовал одно носком сапога на прочность ─ брызнула труха. Но те, что лежали сверху, хоть и пересохли, но всё ещё годились в дело. Хозяина у этого добра нет, всё равно пропадёт, а что если несколько брёвен закатить на арбу? Соблазн был велик, но Бектурган передумал. 

Вздохнув, взялся за колесо. Долго выкапывал его, пока, наконец, с горем пополам не выковырял лопатой зубастое железо, опутанное корнями трав. Кое-как взвалил на арбу, а когда покатил домой, то и солнце уже начало спускаться к своему привычному гнездовью.

Бектурган еле дождался, пока безлюднее стало на улице, пока дети угомонились и легли спать. Набросив полушубок, вышел на воздух. К ночи вешние запахи усилились. Обойдя хлев, через сад двинулся к реке.

Лёд лежал голубовато-чёрной громадой. Поверх него с журчаньем струился паводок. Неполная луна, выглядывающая из-за холки горы, протянула по воде широкий струйно-молочный след. Ночь по-особенному тепла. Если будет таять вот так, то за каких-нибудь пять-шесть дней глазам откроется полное русло реки.

Заложив руки за спину, старик двинулся вдоль берега. Баня чётко выделялась на фоне неба. Отовсюду видно. И то, что она стоит на возвышении, оказывается, особо впечатляет ночью. Если покрыть крышу шифером, а окна и двери украсить ажурной резьбой, как в книге, то баня просто заиграет. Главное, продлила бы судьба его жизнь! Если Бог даст, в будущем баню можно расширить и рядом пристроить ещё одну комнату ─ для отдыха.

«Строительство бани ─ не пустячное дело, ─ убеждал он себя. ─ Ведь баня нужна каждому человеку, без неё не обойтись никому. Дело непростое, но выполнимое, надо просто засучить рукава и хорошенько поработать. Как говорится ─ глаза боятся, а руки делают».

 Отстроит баню, пригласит друзей, начальство… Хорошо бы успеть к майским праздникам. Фантазируя, Бектурган воспрял духом и остался доволен собой. Сейчас славное время, люди живут мирной жизнью, всё у них есть ─ и кров, и пища. Правда, несмотря на это, продолжают ссориться друг с другом, лаяться. Куда подевались горячие, похожие на героя Кумаркана, настоящие сердца, которые бы горели огнём благородства? Суетятся, мельтешат как бабочки-однодневки, и каждый старается урвать для себя побольше. Неужели не осталось человека, который стоял бы выше этого? Неужели настолько оскудел народ? Да что там, ведь он и сам, старик уже, жил лишь созерцанием луны в поднебесье... 

А что если на самом деле Бектурган был рождён булатной секирой, которой не сумели воспользоваться, и она просто-напросто затупилась, натыкаясь на бесконечные камни? Жаль... Если бы пораньше пришёл в себя, то на вершине этого великолепного холма отстроил бы настоящий дворец ─ высокий сосновый сруб, источающий целебные ароматы. Слава Богу, и сил, и умения у него было предостаточно... Но что поделаешь, не додумался. С тем и вернулся домой, в свой угол. Но мысли не оставляли его.

Если вдуматься, то, оказывается, и у счастья слепые глаза. Взять старика Шаймердена. Бабы аула судачат, что у него в кубышке несметное количество денег. Ежегодно продаёт скот и, подобно кукушке, прячет и прячет вырученные деньги. Этого старика с узкими щелочками глаз Бектурган тоже недолюбливал. Неуязвим он был перед судьбой: к нему не приставала земля и обтекала вода, а всё же наказал Аллах и его: не выдержав скупости старика, ушли от него сын с невесткой, стали жить отдельно. Остался он куковать один.

«Эх, ─ вздыхает Бектурган, ─ если бы дурные деньги Шаймердена дали мне, я бы изменил облик аула до неузнаваемости. Съездил бы в Жалкарабай, в район, выпросил бы у начальства одну из строительных бригад ─ хорошо бы заплатил работягам, не скупился. Да и начальство скорее всего пошло бы навстречу ради такого начинания…» 

Он никак не мог достичь края красивых мыслей, роящихся в голове, снова всю ночь ворочался и заснул лишь перед рассветом.

Пробудился, когда солнце уже поднялось на высоту деревянного кола. Давно позабыт вкус сна, но вставать не хотелось. Наконец устыдился, что как малое дитя пролежал, нежась в постели, до восхода. От крепкого сна припухли веки и появились мешки под глазами.

Не было терпения дожидаться, пока закипит чай. Наскоро выпил пиалку холодной сорпы и начал торопливо одеваться. Подхватил сундучок с инструментами и скорым шагом направился к бане. Сколько ни пытался сдерживать себя, а старое сердце заколотилось в груди, защемило, перехватывая дыхание. «Не подвело бы!» ─ забеспокоился старик. Раз шалит сердце, то и руки плохо слушаются. Вот и выходит: глазами бы всё переделал, а сил нет...

Заделку щелей на крыше и на полу пришлось оставить на завтра, а сегодня решил заняться сбором камней для печки.

Только собрался приступить к работе, как обнаружил, что позабыл принести посуду для согрева воды и замешивания глины. Поплёлся, еле передвигая ноги и хватаясь за сердце, домой за ведром. Ну вот, кажется, всё готово... Развёл огонь, согрел воду. Неторопливо смазывая кирпичи глиной, укладывал их один на другой и выложил крепкий остов для колеса. С одной стороны оставил отверстие для топки.

Когда прикатил колесо и, кряхтя, пытался его установить, чья-то тень появилась в проёме двери и загородила свет. Ужас охватил Бектургана. А тень стоит, согнувшись, на голове ─ зимний тымак. Сам ангел смерти, Азраил, к нему пожаловал, подумал Бектурган. Но потом разглядел ─ Сапарали это. Отлегло от сердца.

─ А-а, Сапеке! Проходите на торь! ─ сказал он, смахивая пот и возвращаясь к работе. 

Сапарали вошёл.

─  Думал, кто это копошится в пустой бане?.. Выходит, это ты!

Кряхтя и охая, гость уселся на сломанный полок. Доски жалобно заскрипели. Вытащил из-за голенища шакчу с насыбаем.

─  Надеюсь, Сапеке, все у тебя в добром здравии и согласии? ─ спросил Бектурган.

─  Е... какой с меня спрос? ─ вздохнул в ответ Сапарали. ─ Сидим и потеем, как говорится, у очага.

─  Что-то не в настроении вы, Сапеке. Уж не приболели?

─  Да, есть всего понемногу, ─ махнул рукою старик. Ударяя шакшою о каблук, высыпал на ладонь маленькую щепотку насыбая, чтобы заложить в ноздри.

─ Сегодня и я, и ты ─ как старые гнилые колючки с облетевшего куста...

Бектурган оставил в покое колесо и с удивлением обернулся к своему сверстнику. Раньше бы подобные слова ничуть не смутили его, а теперь Бектурган с тревогой подумал: отчего это старик попусту болтается? Он посмотрел на него, как если бы перед ним сидел неразумный ребенок.

─ Живущему когда-нибудь да предстоит умереть, Сапеке! ─ сказал он, счищая с ладоней следы ржавчины. ─ Но если говоря: «Всё равно умрём!» ─ откажемся от всего сущего, стоит ли тогда вообще жить? 

Сапеке, словно соглашаясь, кивнул головой и шумно втянул носом насыбай. Бектурган, видя, как тот кивнул, думал, что слова его дошли до цели, но тут же засомневался ─ слишком поглощён старик своим насыбаем. Бектургану захотелось основательно объяснить сверстнику насчёт следа в этом светлом мире. Но Сапеке, повернувшись в угол, шумно высморкался и расстроил его благодушное настроение.

─ Ночью во сне видел Саду, ─ сказал Сапарали.

─ Вы сказали, Саду?

─ Да... Будто он что-то говорит мне, а я никак не могу понять его... Вроде бы обижен очень... И тут я проснулся.

─ К чему бы это, а?

─ Вот и я думаю... Хотел вместе с тобой сходить сегодня на кладбище... Ведь в следующую пятницу будет годовщина смерти Саду...

В день годовщин аульные старцы, усевшись в машины, обычно ездили на кладбище. «Вот бы и поехали тогда, нехорошо заранее суетиться», ─ подумал Бектурган с неудовольствием ещё и потому, что предложение Сапеке задерживало работу. Не зная, какую отговорку найти, задумался, поглаживая виски.

─ За один день не захромает твоё дело, Беке! ─ заметил его заминку Сапарали. ─ Я потом постараюсь помочь тебе... Одному как-то неудобно торчать на кладбище.

Бектурган вздрогнул: принесла же его нелёгкая! Словно не мог себе в напарники найти никого другого. 

А вслух обречённо согласился:

─ Ладно, можно и сходить... 

И добавил осторожно: 

─ А за слова о помощи спасибо вам, Сапеке! Не беспокойтесь, работа несложная, сам управлюсь...

* * *

На утреннем собрании в конторе совхоза кто-то вспомнил про баню, подняв как бы между прочим и этот вопрос.

─ Баня будет, товарищи! ─ заверил управляющий отделением, постучав карандашом по столу. ─ Сейчас, сами знаете, есть более неотложные дела: страда! Потому и некогда заняться баней. Давайте-ка сначала как следует проведём окот, закончим весновспашку... А потом уж и возьмемся за баню. Пока же можете ходить поочередно к Оралгазы.

─ Если уж речь зашла о бане, то, наверно, новую придётся строить, старая совсем негодная! ─ подал кто-то голос.

─  Этот вопрос уже обсуждался, поставлен в известность директор... Договорились строить баню заново. Кстати, не помешало бы уже заняться казаном... А где завскладом? Эй, Ашен, ты здесь? На полевом стане среди березовых колков, насколько мне помнится, давно уже лежит пустая цистерна...

─ Её сейчас нет... уже два года.

─ Как нет? Кто взял?

─ Пёс его знает.

─ Интересно получается!

─   Не вижу ничего  интересного.  В складе подобные предметы никак не помещаются, а на улице оставить ничего нельзя ─ тут же кто-нибудь стащит. Вот вчера, например, старик Бектурган подкатил на своей арбе к складу и украл одно из тракторных колёс... Бадижамал видела. Если не верите, спросите у неё!

─  Как выглядит это колесо? ─ начал допрос управляющий, поворачиваясь к Бадижамал.

─ Я не разглядела как следует... В общем, загрузил арбу каким-то большим колесом! 

Люди задвигались, зашептались между собой.

─  Баба, она и есть баба! Видит то, что не положено, и всегда готова пустить пыль в глаза! ─ произнёс хрипло чернявый мужчина, сидевший у окна.

─ Эй, Калиаскар, сиди себе помалкивай и не скаль зубы на невинных людей! Смотри какой! Обвиняет меня в том, что видела! Да если так, то пусть ваш склад хоть весь разнесут! Мне-то какая забота? Пропади оно всё  пропадом!  ─  стала  кричать  рассерженная Бадижамал. А высказав всё, вскочила с места и бросилась вон из конторы, громко хлопнув дверью.

Комната взорвалась дружным хохотом.

─ Товарищи, успокойтесь! ─ постучал по столу управляющий. ─ И всё-таки, Калиаскар, ты не прав...

─ И в чём же я не прав? Подумаешь, кусок ржавого железа! Медвежья шкура это, что ли?

─ Ты не больно-то трепли языком! Медвежья это шкура или не медвежья, а мы не можем спокойно смотреть,  как  разбазаривают государственное имущество. С этим надо кончать!

Народ зашумел, заговорили все разом:

─ Стариков-то у нас осталось всего ничего ─ три-четыре на весь аул, не надо их задевать!

─ Я сам лично не верю, чтобы Беке совершил такое.

─ Кто знает...

─ Э-э, старики могут выкинуть ещё и не то от скуки!

─ Я видел, старик какой-то крутился возле старой бани Садеша, может, для неё железо взял?

─ У какого трактора снял он колесо, а?

─ Из МТМ, наверное.

─  Видать, запасное колесо прихватил, хитрый старикан.

─ Выходит, колесо совсем новое?

─ А мы ходим, умоляем, не можем выпросить для совхозного трактора!

─ Кстати, у бани Садеша я видел ещё и штабель досок.

─  Ты, Ашен, когда-нибудь не заметишь, как украдут твою жену, и останешься потом обнимать свои голые колени.

─ Откуда я знал... Кто бы мог подумать, что такое возможно в нашем маленьком ауле? Вот и доверяй после этого людям...

─ А ты не доверяй!

─ Конечно, после такого случая лучше никому не доверять...

─  Стыд-то какой! ─ проговорил Калиаскар, сокрушённо качая чёрной головой. ─ Вот ведь как вышло... Старику скоро семьдесят, и вот те на ─ пойдут теперь о нём слухи...

─ Вот что! ─ сказал управляющий, повысив голос. ─ Сейсен, возьми с собой кого-нибудь, загрузи в машину и доски и колесо ─ и всё сдай на склад Ашену. Если старик станет упираться и доказывать, что всё его, скажи ему: «Это приказ начальства!» Со стариком я сам потом разберусь. Понял?

Молодой джигит с подрезанными усами, не говоря ни слова, кивнул головой и чуть ли не на цыпочках рванул к выходу.

* * *

Старики вернулись с кладбища во второй половине дня. Бектурган не стал заходить домой, а прямиком зашагал к бане.

Ещё издали почуял неладное, а когда подошёл ближе, онемел от неожиданности: будто враг налетел и только что покинул холм. В бане всё перевёрнуто. Ни вчерашних досок, уложенных аккуратно друг на друга, ни сосновых ошкуренных бревен. Кто-то увёз, ограбив старика подчистую.

Рассыпаны и красиво сложенные камни, кирпичи разбросаны, рядом валялось ведро с замешанной глиной. Его не просто опрокинули, а ещё и сплюснули, придавив к земле. И что уж совсем странно ─ нигде не было видно зубчатого тракторного колеса. Кому понадобилось старое ненужное железо?

Придя домой, не спеша стал обихаживать лошадь. Надо бы прибрать в хлеву, вычистить от навоза сарай, но делать ничего не хотелось. Какой-то непривычной, новой тоской ныло сердце. Старик поплёлся в дом.

Надо бы поставить чай, но не было ни сил, ни желания двигаться. Сел у порога, уставясь в одну точку, и так и просидел до вечера. Расстегнул рубаху, нащупал шишку. На месте! Кажется, даже увеличилась, пальцы ощутили выпирающее отвердение. Увеличи­лась, уменьшилась... Какая разница. Нахмурившись, стал перебирать в уме разное. Начал обижаться на старуху, которая ушла из этого мира раньше него и оставила старика одного. Ощутил тоску по своим до­черям, одна из которых жила в районе, а другая пода­лась в Алматы ─ и от той, и от другой давно уже не было вестей.

С наступлением вечера дом ожил. Появилась не­вестка, привела из детского сада маленькую Айгуль. Когда всё вокруг окутали густые сумерки, пришёл сын, в замасленной одежде, понурый. Только Ербола всё ещё не было, он, как всегда, запаздывал, увлёкшись, наверно, какой-нибудь игрой после школы.

Сын искоса поглядывал на отца, явно не решаясь сказать ему что-то важное. Старик почувствовал это по напряжённому лицу, но не шелохнулся, не сдвинул­ся с места. Молчал.

─ Отец, ─ сын в смущении почесал затылок. ─ Отец, я нашёл для тебя путёвку... в Арасан. Полечись, отдохни немного... 

Старик молчал.

─ Отец, ─ собрался сын наконец с духом, но всё ещё стесняясь. ─ Отец... как же так, а?.. На старости лет добились того, что о вас поползли дурные слухи... Люди говорят, вы украли ведущее колесо трактора и целую арбу досок... Это правда, отец?

Ничего не сказал Бектурган, только исподлобья посмотрел на сына, стоявшего  перед ним с поник­шей головой, будто кто-то вылил ему за шиворот го­рячего бульона, а потом, отвернувшись, встал с места.

«Какой же ты слабак, даже слова сказать не мо­жешь...» ─ подумал про себя Бектурган. В сарае и хле­ву было его убежище, там он и копошился, долго не решаясь вернуться в дом. Он не сильно переживал, что по чьему-то неожиданному наговору опозорен. Мучи­ло другое: в одно мгновение опустела душа, напо­минавшая теперь высохшую змеиную шкурку. Вчера ещё душа его взлетала ввысь, хоть на миг, но всё же серое его су­ществование как бы окрасилось живыми красками. Оказалось, обман. 

Стремительный белый конь, на которого должен был вскочить Бектурган, давным-давно промчался мимо, промчался без него через этот светлый мир и, оставив хозяина в пыли, исчез вдали.

Старик понял это.

                                                                  Перевод Георгия Пряхина